Мы остаёмся жить - Извас Фрай
– Полезно ведь иногда остановиться и отдохнуть. Но вижу, ты ещё совсем не устала от моих историй. Поверь, мне ещё многое предстоит тебе рассказать…
– Давай поспорим, – сказала она, – ты говорил, что можешь расположить к себе девушку, не сказав ни одного ласкового слова.
– Я этого не говорил – ты сама сейчас это сказала.
– Ты это подразумевал; для меня это одно и то же, так что, теперь не отвертишься. Придётся тебе, рассказчик и хранитель государственных тайн хренов, мне это доказать.
– Я позвал тебя в это путешествие и привёз в культурную столицу Евросоюза, чтобы продолжить свою историю; а не для того, чтобы доказывать тебе правдивость слов, которых даже не говорил.
– Давай-давай, дорогуша, ведь от меня уже так просто ты отделаешься. Видишь вон ту одинокую женщину лет под сорок в заднем углу? Подойти и пригласи её на свидание… Хотя нет, лучше просто возьми её телефон; но веди себя при этом как последняя скотина.
– Здесь главное знать меру – это как острая приправа.
– Тебе решать.
– У неё ведь кольцо на пальце.
– Тем лучше. Если ты действительно топчешь землю вот уже почти три тысячи лет – тогда точно должен знать, как это делается. Давай-давай, смелее.
Когда-то, я отказался исполнять приказы нацистского руководства, несмотря на все те меры, которые они могли применить против меня. Но кому-кому, а ей «нет» – я точно не мог сказать. А потому, я встал из-за стола и отправился исполнять её поручение, заранее приготовившись и к поражению, и к триумфальной победе. И действительно: на третьей минуте разговора с одинокой женатой женщиной лет под сорок на диалекте литовском, который используют в Клайпеде, я получил пощёчину. Затем, меня что-то прорвало; и я сказал ей пару фраз уже на столичном литовском, с помесью немецкого. А ещё через пять минут нашего диалога, у меня уже был её номер телефона и страничка в Инстаграме. А сама она – встала и стремительно направилась к выходу из кофейни.
Я вернулся к Машеньке с ликом победителя.
– И как тебе это удалось? – безучастно спросила она.
– Я просто был собой.
– Ты был свиньёй!
– Свиньи – довольно часто оказываются славными и отзывчивыми существами – любой свиновод тебе это подтвердит. Люди напрасно обзывают друг друга свиньями; но по большому счёту, это можно счесть за комплимент. А вообще, у меня просто много опыта: я знаю, что и когда нужно говорить.
– И что ты собираешься с ней делать?
– Что-что – приглашу на свидание, как ты мне и сказала. А затем, найду повод для расставания.
– Ну и свинья же ты.
– Спасибо.
Свой остывший капучино я допивать не стал.
– И всё равно: ты до сих пор здесь, со мной, – сказал я.
– А куда мне идти?
– Домой. Только скажи: я куплю тебе билет обратно.
– В таком случае, ты ведь всё равно отправишься за мной.
– Конечно. Я ведь должен закончить историю до конца. Только ты не будешь знать, насколько близко я от тебя нахожусь.
– Раз так – то мне, наверное, лучше остаться – от тебя и на краю света не скроешься.
– Там у меня полно знакомых – о каждом твоём шаге мне будут докладывать.
– Рассказывай уже – мне как раз хочется спать.
Мы сидели у подножия статуи ангела на улице Ужупио. Я обнимал её. Без сомнений, это была та самая Машенька, которую я знал уже столько лет, хоть и всё равно слишком мало. Однако теперь, она молчала; и я знал, что это означает. Девушка прижалась к мое груди у памятника ангела в далёком северном городе, насквозь продуваемому ветрами, пока я продолжал свою историю. Отпустив её и указав пальцем на солнце, выходившее из-за грозовых туч – я прикрыл глаза, открыл рот и начал говорить.
Разрушение Второе
Утром, нас разбудил добрый римлянин, угрожавший нам топором. Его можно было понять – мало ли кто мог оказаться на нашем месте. Мы могли быть и бродягами-варварами, и простыми воришками. Но оказались патрициями, по воле случая угодившими в неприятности.
Слегка усмирив его пыл, нам пришлось объяснить ему, что мы вовсе не те, за кого она нас принял. Будь у нашего утреннего гостя мозгов чуть побольше, он вообще не стал бы нас слушать; а просто ударил бы подозрительных незнакомцев пару раз по черепушкам топором – и дело с концом. Но, видимо, это римлянин мало успел повидать в этой жизни и не успел как следует разобраться в людях нашего времени, раз решил не просто дать нам выговориться – но и предпринял попытку понять всё, что нагородили ему двое напуганных его топором странно разодетых человека из его повозки.
– Это – самая безумная речь, которую я когда-либо слышал, – только и ответил он на все наши увещевания.
Готов поставить всё золота римского императора на то, что этот крестьянин – самый странный гражданин империи, кого нам с Флавием Тиберием приходилось встречать за полвека нашей с ним дружбы.
– Вы, ребята, точно сошли с ума, – продолжал он.
Забавная выходила ситуация: два старика в повозке с сеном и крестьянин с топором перед нами – и обе стороны конфликта разумом считали друг друга за полоумных.
– В последнее время, в округе много развелось таких как вы, – сказал римлянин, который всё ещё осторожничал и не опускал топор, – кого ещё варвары зарубить не успели – так те все с ума, да и посходили. Иногда мне кажется, что я – последний трезвомыслящий человек во всей империи.
Он всё же опустил топор и мы смогли вздохнуть с облегчением. Но он тут же поднял его обратно.
– Так, что, говорите, вы делаете в моей повозке?
– Дело в том, что мы ищем нашего друга. Точнее, я ищу сына своего друга, а вот он – просто ищет сына.
– Понятно. Значит, в моей повозке лежит ещё одно тело и вы его там ищете?
– Не совсем.
– Тогда всё ещё более странно. Вы называете моё сено своим другом и сыном своих друзей, так? Или наоборот?
– Да нет же! Вот этот человек – мой
