Юрий Никитин - Откровение
Когда он наконец догнал Олега, тот присел за массивным обломком скалы. Впереди зиял широкий вход в пещеру, на конях можно въехать по двое, оттуда тянуло сильным запахом псины, сырого мяса, спертого воздуха. Калика по-волчьи нюхал воздух, брови его сшиблись на переносице. Лицо в лунном свете стало желтым, худым, пугающе недобрым..
— Что там? — спросил Томас шепотом.
Калика не оглянулся, глаза его прикипели к темному зеву:
— Вход.
— Туда?
— На тот свет, — уточнил калика. — Хотя, если честно, мы уже сейчас не совсем на этом. Но там настоящая преисподняя. Слушай, ты как-то бахвалился, что собак любишь?
— Я не бахвалился,, — ответил Томас настороженно, чувствуя подвох, — а что?
— Но говорил, что собаки тебя не трогают? Говорил, я помню.
— Говорил, — ответил Томас еще настороженнее. — Собаки чуют доброго человека, чуют и злого. Кому хвостом машут, а кого и кусают. Тебя вон, помнишь, чуть не в клочья... Теперь вижу, какого дурака свалял, когда не дал им поглодать твои кости. Пировал бы сейчас в своем замке...
Калика прислушался с удовлетворением:
— Ага, там они. Ну, прочти на всякий случай молитву и топай. Хоть и не трогают, но молитву прочти. Вон в ту темную пещеру.
— А что там?
— Там проход.
— А что в проходе?
Луна вышла из-за облачка, серебристый свет упал на площадку перед пещерой, осветив и ее переднюю часть. Томас увидел, как из тьмы выдвинулось нечто огромное, похожее на медведя, затем раздался страшный скрежещущий звук, от которого кровь застыла в жилах. И лишь потом понял устрашенными чувствами, что услышал лишь слабенькое рычание.
— Кто там? — прошептал Томас, боясь поверить в свою догадку.
— Сирама, — объяснил Олег. — Собака Индры. Она же мать двух псов Шарбаров, те охраняют вход чуть дальше. Вот те уже в самом деле зверюги... Но тебе чего страшиться? Уж кого собаки любят, того не тронут.
Томас ощутил, что на нем доспехи из гнилой коры дерева. Зябким голосом спросил:
— А... Цербер?
— Тот еще глубже, — объяснил калика охотно. — Мимо него потом пойдем. Он вовсе света не выносит. Даже лунного. Когда Таргитай его как-то выволок, да еще днем, у того пошла ядовитая пена от ужаса. Где на землю капала, там дурная трава выросла, которой можно так задурить голову, что вовек не отвыкнешь...
Томас сказал просительно:
— Кто знает, что здесь за собаки? Во тьме, света божьего не зрят... Прыгнет от радости, чтобы полизаться, свалит, затопчет. Они ж от радости себя не помнят! Слюнями всего обмажет. Ты ж знаешь, у больших собак слюней больше, чем у монахов!
— Это точно, — согласился Олег.
— А нет ли поблизости других дыр?
— Слюнявые, говоришь... В собачьей слюне лекарство! Любые раны лечит. Потому и говорят, что заживает, как на собаке. Это я говорю. Как волхв-лекарь.
— Я еще не ранен, — возразил Томас нервно. — Пока еще!
— Ладно, пойдем вдоль стены. Кто ищет, тот всегда найдет. Либо на свою голову, либо на свою... гм...
Серая стена с красными прожилками гранита тянулась в бесконечность, дорогу загораживали камни, упавшие так давно, что наполовину вросли в землю. Калика заглядывал в каждую щель, они влезали в узкие проходы и пытались продвинуться вглубь, но всякий раз натыкались на сплошные стены.
Томас пал духом, воздух в долине плотный, как в могиле, сырой. Вязаная рубашка под доспехами взмокла, хоть выжми, все тело зудело и чесалось, будто в щели панциря снова забрались сто тысяч злобных муравьев, по пятам за ним идут, что ли. Калика снова завел в щель, их тут как трещин на коре столетнего дуба, но и там в конце-концов уперлись в стену. Томас стиснул зубы, попятился, развернуться трудно, на стенах выступили крупные липкие капли, сверху капало, под ногами журчал невидимый ручеек.
Ему почудился далекий гул в глубине, потом в самом деле под ногами слегка вздрогнуло. Каменная стена, о которую Томас на ходу придерживался, внезапно с треском лопнула. Трещина пробежала как черная ветвистая молния, похожая на грязный корень дерева. По железной голове глухо щелкнули мелкие камешки.
— Олег, — крикнул он в спину.
Голос прозвучал глухо. Воздух был плотный как, болотная вода. Калика не оглянулся, лишь донесся слабый голос:
— Индрики...
— Что?
— Индрики, говорю. Под землей бродят. Их еще мамонтами зовут почему-то. Махонькие такие рождаются, меньше мух, потом по деревьям лазают как белки. Всю жизнь растут. Когда земля уже не держит, опускаются в недра...
Томас со страхом прислушивался к гулу, но тот, кажется, начал удаляться. Попытался представить себе удивительных зверей, но невольно вообразил, как они опускаются все ниже... а что там?.. Вламываются в преисподнюю?
Калика предостерегающе крикнул. Томас услышал далекий гул, треск, стук. Стены затряслись, на голову плеснула холодная струя. Томас выругался, по плечу больно ударил крупный камень.
— Назад! — внезапно вскрикнул калика.
— Что...
Стены затряслись, а та, в которую уперлись, внезапно распахнулась, будто из комьев сухой глины. Некто огромный, Томас не рассмотрел в темноте, шагнул в их щель, шумно вздохнул, Томас отшатнулся от смрадного запаха, и тут же калика крикнул быстро:
— Посторонись! Да быстрее, железяка!
Огромный, что проломил стену, слепо двинулся по щели. Даже когда протискивался боком, он как комья рыхлой земли сбивал выступы, сбивал гранитные глыбы, и Томас с быстротой белки метнулся в ближайшую нишу, вжался. Сильно пахнуло немытым телом, жаром, свалявшейся шерстью. В полумраке возникла гигантская фигура, одни глыбы мышц, крохотная голова втиснута в плечи, а толстые руки с грохотом сбивают перед собой обломки скал.
Томас застыл, кулак такого зверя сомнет с железом как перепрелую шкуру, вжался еще больше, распластался по стене как водяная пленка, закрыл глаза и вознес хвалу Пречистой Деве. Мимо тяжело прошло огромное, нечистое, грохот удалился в сторону выхода.
Издали донесся голос вечно недовольного отшельника:
— Не спи, сэр король. Это не военный совет! Быстрее!
Томас поспешил за каликой, а когда сердце перестало биться как у перепуганного зайца, пролепетал:
— Что за чудище?
— Чудище? — удивился Олег. — Сказал бы ты это ему!
— А что, разве не чудище?
— Ну, взгляды со временем меняются. Когда-то он считался стройным красавцем. Правда, за эти какие-нибудь пару тысяч лет... или пару десятков
тысяч, оброс, раздался...
— Он выберется?
Калика отмахнулся в нетерпении:
— Надеюсь, нет. Первый раз, что ли, пробует? Как только вкатит камень на гору, то спешит к выходу. Но настолько отвык от солнечного света, что... словом, возвращается. Да он не один, кстати.
