Сумрачный лес - Роннефельдт Каролина

– Понятно, – сказал Звентибольд, задумчиво почесывая за левым ухом черенком своей трубки. – Вижу, Бульрих, старина, все вижу… – И весело подмигнул.

Бульрих подумал, что это глупо, потому что не знал, как еще расценить озорную улыбку Звентибольда.

– Елки-поганки, – едва слышно пробормотал он и потянулся к холодной трубке.

Звентибольд шутливо погрозил ему указательным пальцем и рассмеялся. Бульрих угрюмо задумался, что же могло на него так подействовать. Вся эта история была крайне раздражающей и неприятной.

– Клянусь белым грибом, – сказал наконец на прощание кузен, являя собой образец понимания, – ты можешь рассчитывать на меня, лучший из Шаттенбартов. Я последую твоему совету. Ни слова Гортензии об одиноком старом барсуке. Ни слова! Прощай!

И прежде чем Бульрих успел что-то сказать в ответ, он стремительно зашагал по лугу в сторону Зеленого Лога. У подножия холма Звентибольд обернулся и помахал кузену. Бульрих помахал в ответ. Немного растерянный, он остался сидеть на том месте, где его только что оставил Биттерлинг.

Он правильно расслышал? Одинокий старый барсук? Бульрих презрительно фыркнул. Он уже меньше сожалел о том, что отправил своего дорогого кузена к Гортензии. Понятно, что барсуком кузен назвал именно его, Бульриха. Что ж, пусть поболтает с Гортензией, пусть перемоют ему косточки, раз уж сплетни о нем дошли до Звентибольда. И пусть! Лишь бы ему позволили осуществить дерзкие планы ради всеобщего блага… О да, в один прекрасный день об одиноком старом барсуке действительно будет что рассказать! Нечто неслыханное, удивительное, что заставит все женские сердца в Холмогорье трепетать в немом благоговении! Но ради этих золотых дней картографу из Зеленого Лога еще нужно поработать.

– Елки-поганки, – еще раз решительно сказал себе Бульрих и наконец приготовился спрыгнуть на тропинку за живой изгородью.

Казалось, прошла целая вечность с той минуты, когда он первый раз хотел спрыгнуть со стены. К счастью, ничто не возвещало о новых задержках, и Бульрих мягко приземлился на песчаник. Сделав несколько шагов, он подошел к противоположной стене и даже не стал искать удобно расположенных корней, на которые было бы удобно опереться. Состояние брюк его уже не волновало. Пыхтя, он подтянулся, вцепился в первый же согнутый корень орешника и вскарабкался на стену.

Оттуда, между стволами орешника, ясенем и ежевикой – вторая защитная стена ничем не отличалась от первой, – открывался вид на луг до самого горизонта. Черная кромка леса вырисовывалась темной, густой тенью приблизительно в четырех сотнях шагов от Бульриха. Он не стал задерживаться, а сразу же спустился по ту сторону живой изгороди и пристально огляделся. Ему показалось, что он пересек невидимую границу.

Из Зеленого Лога донеслись далекие детские крики, очень тонкие, но отчетливые в застывшем воздухе. Бульрих на мгновение вспомнил свой сад и прохладный уголок на скамейке под бузиной. Голоса квенделят смолкли, и Бульрих встряхнулся, словно очнувшись от сна. Затем он бодро зашагал вперед. В этот день картограф был полон решимости – отныне никто и ничто его не остановит!

Глава вторая

Сумрачный лес

Вам наверняка знаком темный, часто мрачный лес, где в беспорядке смешиваются лиственные и хвойные деревья, обломки камней и поваленные стволы, ковер из мха и колючей травы, которая скрывает валуны, цепляет одежду, царапает кожу и не дает двигаться вперед.

Луг поло0го спускался к опушке леса. Бульриху показалось, что здесь распустилось меньше цветов, чем за прогулочной дорожкой у Зеленого Лога. Насекомые тоже куда-то исчезли. Во всяком случае, ни голубоватых бабочек, сопровождавших его раньше, ни стрекоз, ни шмелей он больше не видел.

– Чушь, просто совпадение, – подбадривал себя Бульрих.

Солнце по-прежнему светило на безоблачном небе, но опушка леса, которая с каждым шагом становилась все ближе, не казалась светлее. Темная стена деревьев будто поглощала свет яркого дня. Бульрих вспомнил то немногое, что знал о лесе, и понял: ничего хорошего на ум не приходит. Нечто безымянное накрывало дремучую чащу непроницаемым пологом страха и трепета.

Бульрих стиснул зубы. Шагая смело и решительно, он все же чувствовал, как ужас сжимает его сердце. Когда до леса оставалось около пятидесяти шагов, он остановился и потер нос указательным пальцем. Попытался было со своего места хоть что-нибудь рассмотреть, но это ему не удалось – исполинские деревья на опушке казались неотделимыми от лесной чащи. Заросли подлеска и кустов еще сильнее закрывали обзор.

– Клянусь сморчками, непростое дело ты затеял, старина Бульрих Шаттенбарт, – сказал он вслух, замечая, что его голос звучит грубо и хрипло.

Едва эти слова прорезали зловещую тишину, квендель вздрогнул и настороженно огляделся. На мгновение у Бульриха возникло неприятное ощущение, будто из чащи на него кто-то смотрит. Может быть, смотрел сам проклятый лес, такой враждебный и неприветливый, что Бульриху внезапно расхотелось ступать под его мрачные своды, мимо поросших мхом гигантских стволов. Но если кто-то и наблюдал за ним, то он не выдал себя ни единым звуком. Ни хруста сухой ветки, ни шороха листьев не доносилось до навостренных ушей Бульриха. Было очень, очень тихо.

Квендель запретил себе думать о «мертвой тишине», но все равно в голове его мелькнуло: «В лесу, который настроен по-доброму, было бы больше звуков».

Он уже соскучился по ободряющему пению птиц и по всему привычному шуму, который обычно можно услышать вблизи леса. Шелест ветра в верхушках деревьев, шорох множества листьев и веток или тихое потрескивание в подлеске, когда по нему пробирается какой-нибудь зверь. Лихорадочно блуждающий взгляд Бульриха задержался на огромной ели с потрескавшейся корой и покрытыми мхом ветвями. Она была неизмеримо высокой. Казалось, если исхитриться и окинуть взглядом ствол от земли до самой верхушки, закружится голова. Все деревья: будь то ель, пихта, бук или дуб – все были огромными, грозными и древними.

– Ага, смешанный лес, – пробурчал квендель, решивший шепотом разговаривать сам с собой. Трезвое это замечание осталось без ответа, и Бульрих нашел в себе силы успокоиться. Он пошарил в карманах в поиске березовых свитков и древесного угля.

– Начать, конечно, можно и отсюда. Не спеши, старина Шаттенбарт, – пробормотал он про себя и сделал несколько пометок на первой бересте.

Однако тут же он поспешно поднял голову и еще раз осмотрел опушку леса, приглядываясь, не шевельнется ли там что-нибудь угрожающее, пока он, беззащитный, склонился над своими записями. Все осталось по-прежнему, но Бульриха не покидала тревога. Ужас поднялся в нем от онемевших коленей почти до корней волос. Его обычно твердая рука нервно чертила тонкие линии на безупречной серебристой поверхности коры, и Бульрих с удивлением обнаружил, что дрожит.

Страшно было стоять в одиночестве посреди освещенного солнцем луга, открытого всем взглядам, когда совсем рядом таится нечто неизвестное. Там, впереди, среди теней, возможно, пряталась бестелесная тварь, что не решилась бы с чистой совестью выйти на дневной свет. Или это всего лишь игра воображения, порождение беспокойства и тревоги? Однако бежать в лес, навстречу неведомым опасностям, Бульриху что-то не хотелось…

Время ползло густыми, вязкими каплями. Было так тихо, будто все звуки угасли навсегда. На что похожа песня птицы? А жужжание пчелы в чашечке цветка? За спиной квенделя весь знакомый ему мир исчез, оставив его наедине с угрюмым лесом. Закончив чертить, он аккуратно засунул бересту и уголь обратно в карман. Ему ничего не оставалось, как смотреть прямо перед собой.

У подножия могучих деревьев образовалась непроходимая стена из переплетенных чахлых кустов, наполовину скрытых валежником. Нигде не было ни просвета, ни даже намека на тропинку. Перед ним, всего в нескольких шагах, лежала враждебная пустошь, о которой никто ничего не знал наверняка, кроме того, что она существует. Как могли его никчемные каракули заполнить эту зияющую дыру в вековых знаниях?