Темноводье - Василий Кленин
Выстрел дробом почти в упор был страшным. Убило или почти убило шестерых, еще осколки да стрелы поранили с десяток. Только пятеро остались целыми. Казаки согнали живых в жижу поглубже и окружили. По всему, выходило, что убивать их не будут. Дурной строго расспрашивал пленников и передавал вызнанное казакам.
— Так и есть, мужики, они из Дувы-городка. Рыбаки нас как-то заприметили и князьцу своему рассказали. И тот послал сюда сына с отрядом — нас наказать. Слава богу, сына мы не прибили — вон он руку зализывает. Так что кровной вражды не будет.
Затем Дурной начал сам вещать на нерусской речи. Козьма нашептывал Гераське то, что сам понял.
— Бает им, что вы, мол, людишки дючерские, пришли на чужую землю и первыми напали на нашего человека, — толмач подмигнул Гераське. — За то их вина во всем, и им плату учинят. Но добрые русские казаки не станут лить лишней крови. Пущай только помнят, что за Зею им больше ходу нет. Это наш берег. И кого заприметим — того живота лишим.
Глава 37
У дючеров забрали всё оружие: копья, луки, ножи, топоры и пару сабель. Поснимали часть верхней одежды, обувь, которая покрепче была. Но главное — Дурной сказал, что забирает большую лодку — а в той лодке десяток людишек с грузом легко разместятся!
Славный бой оказался!
Кто-то из казаков тогда хотел дючеров полностью обдуванить, но Дурной запретил.
— Да ты кто такой!.. — начал было один из поляковцев, но Тютя со Стариком его враз угомонили.
Гераська дивился исходу. Особливо, что Дурной сам помогал дючерам раны перевязывать… Но он промолчал. У Сашка были свои замыслы. И Гераська чуял, что не всё способен уразуметь в них.
Кстати, последнее, что взяли у дючеров — это двух аманатов. Двух совсем мелких охотников, на диво схожих ликами.
— Это будет залог того, чтобы вы соблюдали наш наказ, — грозно свел брови Сашко. — Нарушите — пустим их трупы к вам по реке.
Один из юнотов был серьезно ранен, но Дурной заверил дючеров, что вылечит его.
— И, ежели хотите, чтобы они с голоду не померли — везите нам хлеб. Запалите костер на том берегу Зеи — мы подъедем и заберем.
— А сколько надо?
— Сами смотрите — чтобы детям вашим хватило! Мы их самым последним куском кормить станем.
Дурной нарочно дючеров запугивал. Казакам он напротив велел с аманатами вести себя без злобы. Их никуда не запирали, поселили прямо среди ватажников. Быстро выяснилось, что они не просто схожи ликом. Оба дючера оказались братьями и даже двойняшками. Имена их были зело мудреные, но Дурной сразу принялся звать их Индига и Соломдига*.
Пока один брат лежал с ранами, их даже не стерегли. Ясно было, что один без второго никуда. Индигу стали пристраивать на разные работы, когда тот огрызался — поучали неразумника. Но без особой злобы — Дурной следил за этим. Да и работы той стало поменьше.
К первым снегам достроили башню, утеплили, и руки сразу высвободились. Подготовкой поля тоже перестали заниматься. Теперь лишь ждать, чтобы пепел да зола в землю ушли, а весной оттает — и можно будет боронить. После того, как отдуванили дючеров — нужных вещей у всех стало в избытке. Даже пушной охоте срок еще не пришел. Рубили дрова на печь да кухарили — вот и почти все дела.
Ну, кто-то шил тулупы на зиму. Старик тесал лыжи. Тютя бил свежего зверя, а Ивашка с Рытой с новой лодки рыбачили на Зее. Корела с Ничипоркой доделали горн и начали что-то ковать из железок по мелочи. Рыте Мезенцу даже три наральника из обрезков изготовили. Но им очень нужен был уголь для работы. Старик жечь его у острожка не позволил. Одно дело дым от печки по ночам, но совсем другое — многодневная гарь от ямы углежогной. Так что Климку с Ничипоркой послали — на север. Те поспешали вырыть ямы, пока земля не смерзлась — и вскоре сообщили, что к северу стоят холмы, где в изобилии растет строевой лес: сосны, лиственницы, есть липа и береза.
Дурной сразу удумал слать туда мужиков — валить лес.
— Там и уложим; а по весне, уже просохший, по Зее сплавим до места — построим настоящий острог! А из веток и сучков наши ковали будут уголь жечь. Безотходное производство! — снова ляпнул он что-то невразумительное.
И, будто этого ватаге было мало, учинил Сашко вечерами выучку. То собирал всех и обучал даурскому языку. Индигу же принуждал дючерскую речь говорить и пояснять. Гераську то особо злило.
— Почто мне эти словеса? Мы дауров с дючерами шертовали — пущай они наш язык и учат!
— Ну, и кто из нас дурной? — улыбался толмач. — Ты пойми: кто языком владеет — за тем и сила. Вот говорят о чем-то дауры по-своему — а ты понимаешь. Что умыслили, чего хотят. Ты ими повелеваешь!
Пришлось учить. Потом Сашко вызнал, что Ивашка сын Иванов грамоте обучен — и тоже сказал, чтобы всех читать и писать учил. Но тут у него не сильно-то вышло: Ивашка трепаться зазря не хотел. Дурной давил на него и так, и этак… Наконец, Ивашка пообещал, что учить будет токмо хотящих, и, ежели, сам не устанет за день. Чтобы людишкам не так тяжко было, иногда по вечерам Дурной устраивал посиделки с байками. Он уговорил Старика читать молитвы разные и рассказывать стихи из Библии. Сам же он любил пересказывать жития. И всё у него про князей древних выходило. Про Ольгу и внука ее Володимира Крестителя, про другого Володимира — Мономаха, про Бориса и Глеба, про Александра Невского, Василия Козельского… Правда, на князе Димитрии Донском они с Тимофеем сцепились.
— Ты обормот! — Старик брызгал слюной и сразу крестился, замаливая грех. — Князь Димитрий не святой!
— А я говорю — святой! — уперся Дурной.
— Ты еще поспорь со мной, шишига!
— Тогда я про Сергия Радонежского расскажу! Или и он не святой?
Старик жевал усы во гневе, но молчал. А Сашко принимался рассказывать про отрока Варфоломея… Надо сказать, что жития в пересказе Дурного выходили не особо благостными… Зато весьма интересными.
Наступало время реке в лед заковываться. За
