Знак Единорога. Рука Оберона - Роджер Желязны
Но нет! Его клинок прыгает в другую руку, как только Бенедикт отпускает Дару и поворачивается, сводя руки вместе, старую и новую. Левое запястье разворачивается, клинок скользит вперед и вниз, мы сталкиваемся – вернее, столкнулись бы, имей мы оба смертные тела. На мгновение эфесы клинков сцепляются. И этого мгновения достаточно…
Сверкающая ладонь выстреливает вперед, лунный свет и огонь, мрак и полированный металл, сплошные углы без изгибов, пальцы полусогнуты, на ладони серебрится полузнакомый узор, выстреливает – и впивается мне в глотку…
Но промахивается и ловит мое плечо, а большой палец хищным крюком пытается нащупать не то ключицу, не то гортань… Отвечаю ударом левой в корпус, а там пустота…
Голос Рэндома:
– Корвин! Солнце вот-вот взойдет! Выбирайся оттуда!
А я даже не в силах ответить. Секунда-другая – проклятая рука вырвет то, что сжимает… О, эта рука… Грейсвандир и эта так странно похожая на него рука – две вещи, странно сосуществующие в моем мире и в мире призраков…
– Я все вижу, Корвин. Вырвись и давай ко мне. Козырь…
Я выплетаю Грейсвандир из захвата и наношу обводящий удар сверху вниз…
Только призраку под силу одолеть Бенедикта или призрак Бенедикта таким приемом. Мы стоим слишком близко, и парировать клинок он не может, но его контрудар, прекрасно исполненный, оставил бы меня без руки – будь там рука, которой он мог бы коснуться…
Но руки там нет, а я завершаю атаку, рубанув изо всех сил прямо туда, где лунный свет и огонь, мрак и полированный металл входят в тело Бенедикта.
Все так же сжимая смертной хваткой мое плечо, рука отделяется от Бенедикта и замирает… Мы оба падаем.
– Вставай! Единорогом заклинаю тебя, Корвин, вставай! Солнце восходит! Сейчас город вокруг тебя растает!
Пол подо мной качается, колеблется, становится полупрозрачным. Светлой чешуей глубоко внизу поблескивает морская гладь. Я встаю, едва уклонившись от призрака, который бросился за потерянной рукой. А та дохлым паразитом все так же висит на мне, бок снова дергает…
Внезапно я становлюсь очень и очень тяжелым, а видение океана не исчезает. Я начинаю просачиваться сквозь пол. К окружающему миру возвращаются цвета, волнистые полосы розового. Пол, отвергающий Корвина, тает, и внизу разверзаются глубины, готовые проглотить Корвина…
Я падаю…
– Сюда, Корвин! Ну же!
На вершине стоит Рэндом и протягивает ко мне руки. Я тянусь к нему…
Глава одиннадцатая
…А впросак попадаешь постоянно…
Мы расцепились и встали, но я тут же сел на нижнюю из трех каменных ступеней и оторвал от плеча металлическую руку. Крови не было, а вот синяки наверняка появятся. Отброшенная на землю, она и в рассветных лучах осталась столь же утонченной и зловещей.
Ганелон и Рэндом стояли рядом.
– С тобой все в порядке, Корвин?
– Да. Дайте только отдышаться.
– Я еды захватил, – сообщил Рэндом. – Можно позавтракать прямо здесь.
– Неплохая мысль.
Рэндом принялся распаковывать провизию, а Ганелон носком ботинка пнул металлическую руку.
– Это что еще за мерзость? – спросил он.
Я покачал головой и ответил:
– Отчекрыжил у призрака-Бенедикта. Сам не пойму как, но она ухитрилась в меня вцепиться.
Ганелон подобрал руку с земли и стал ее разглядывать.
– Намного легче, чем я думал, – сообщил он и взмахнул металлическим протезом. – Да, такой лапкой можно дел наворотить – о-го-го!
– Знаю.
Ганелон согнул и разогнул металлические пальцы.
– Может, настоящему Бенедикту пригодится?
– Может быть, – согласился я. – Сама мысль о таком подарке вызывает у меня смешанные чувства, но, наверное, ты прав.
– А как там твой бок?
Я осторожно прикоснулся ко шву.
– Да не так уж паршиво, учитывая обстоятельства. После завтрака смогу ехать верхом, если небыстро и аккуратно.
– Ладно. Слушай, Корвин, пока Рэндом там с едой возится, мне бы хотелось тебя спросить кое о чем. Может, оно и не по теме, да только мне это покоя не дает.
– Спрашивай.
– Так вот. Я всецело за тебя, иначе бы меня здесь не было. Я готов драться, чтобы ты получил трон, что бы там ни случилось. Но каждый раз, как речь заходит о наследовании, все злятся и меняют тему. Вот даже Рэндом, пока ты был там, наверху. Не то чтобы мне жутко важно было знать, на чем там основаны притязания на трон у тебя или у других, но просто даже любопытно, почему вы всю дорогу так грызетесь из-за этого.
Я тяжело вздохнул и некоторое время сидел молча.
– Ладно, – проговорил я. – Ладно. Коли уж мы сами в этом разобраться не можем, чужому, пожалуй, и вовсе тяжко придется. Значит, так: Бенедикт – самый старший из нас. Его матерью была Кимнея. Она родила отцу еще двоих сыновей – Озрика и Финндо. Потом… как бы так выразиться… в общем, Файелла родила Эрика. После этого отец усмотрел в своем супружестве с Кимнеей какие-то недостатки и развелся с ней – ab initio[30], как сказали бы древние в той Тени, где я так долго жил. То бишь объявил брак недействительным. Тот еще фокус. Но он все же был королем.
– Выходит, все дети от этого брака считаются незаконнорожденными?
– Скажем так: их положение стало менее определенным. Озрик и Финндо, как я понял, не на шутку рассердились, но они вскоре погибли. А Бенедикт не то меньше сердился, не то повел себя более дипломатично. Шума, во всяком случае, не поднял. А потом отец женился на Файелле.
– И Эрик стал законнорожденным?
– Стал бы, если бы отец признал его своим сыном. Относился-то он к нему, словно так оно и было, но никаких формальных шагов по этому поводу не предпринимал. Потребовалось бы сглаживать отношения с семейством Кимнеи, а они тогда были достаточно сильны…
– И все-таки, если он относился к Эрику как к своему…
– Угу. Но он потом формально признал Ллевеллу. Родилась она вне брака, но он все равно признал бедняжку. Как же ее за это ненавидели все дружки Эрика, ведь его статус стал еще менее ясен! Как бы там ни было, Файелла вскоре родила меня. Поскольку я родился в законном браке, это делает меня первым безусловным престолонаследником. Поговори об этом с кем угодно из остальных, и услышишь другие обоснования, но факты именно таковы. Сейчас все это не так уж важно, поскольку Эрик мертв, а Бенедикт, похоже, не слишком интересуется… Но вот такая
