Нежный взгляд волчицы. Мир без теней - Александр Александрович Бушков
Вот это было уже совсем серьезно. Ни Фолькош, ни вдовушка не могли надзирать за девушкой круглосуточно. Убрать бутыль из кухни не выход. Возможностей остается не мало: перерезать вены отцовской бритвой, утопиться в Ителе, броситься с высокой башни, наподобие Звездной - одним словом, пустить в ход немалое число излюбленных самоубийцами способов. Хорошо еще, что последние три ночи "король Сварог" карету за девушкой нe присылал - но вряд ли собирался оставить ее в покое...
На службу камердинер ходил исправно, но Сварог именно тогда заметил: что-то с ним не то. А потом дело приняло неожиданный оборот.
Фолькош честно признался: именно тогда у него появились первые мысли убить короля. Сначала мысль эта просто мелькнула, испугав не на шутку, улетучилась, какое-то время не возвращалась, но вскоре стала возвращаться чаще, оставалась надолго, становилась все более устойчивой, даже привычной, крепла... Фодькош понял, что решился...
И тут к нему подошел чин, во дворце немаленький - барон Батарес, смотритель одного из этажей, командовавший немалым числом коридорных лакеев и слуг, уборщиков, фонарщиков и прочего служивого народа. Держась как с равным, позвал к себе в покои, выставил бутылку хорошего келимаса. Камердинеру он не был непосредственным начальством, но все равно, разница в положении чересчур велика. Поначалу Фолькош почувствовал себя крайне скованно, но барон держался со всем расположением, и камердинер, конечно, не вел себя с ним на дружеской ноге, но держаться стал свободнее...
Барон раскрыл карты, когда в бутылке еще не успело показаться дно. Сказал, что узнал от знакомых из дворцовой стражи, обязанных знать все, связанное с королем и даже немного больше, как король обошелся с дочкой камердинера. Разлил но новой и признался с неприкрытой тоской: несмотря на разницу в положении, они оказались собратьями по несчастью. Третью неделю король Сварог обходится так же с его дочкой, которой едва минуло четырнадцать. Разве что в роли первого гофмейстера у барона выступил Интагар. Барон еще поклялся честным дворянским словом: положа руку на сердце, мы все - живые люди с присущими роду человеческому изъянами и недостатками. Барон ничуть не пытается казаться лучше, чем он есть, а потому не стыдился признаться: очень возможно, он смирился бы с происходящим, а то даже и попробывал бы извлечь для себя какую-то выгоду... окажись отношения короля и его дочки обычными. Но в том-то и печаль, что таковыми они, безусловно, не были. Сам он просто-напросто не смог расспрашивать дочку либо поручить это жене - и все взяла на себя доживавшая век в его доме старая нянька девушки, знавшая её с колыбели и пользовавшаяся её полным доверием. От рассказов старухи у барона волосы встали дыбом: не обычные любовные свидания, а изнасилование в первую же ночь, продолжившееся чередой неприкрытых извращений, о которых он и рассказывать не хочет (камердинер прекрасно понял и с вопросами не лез).
Дело не ограничилось девичьими рыданиями в подушку и неприкрытой тоской, все обстояло гораздо хуже. Настолько, что домашний лекарь барона, знавший юную баронессу с пеленок, стал всерьез опасаться за ее умственное здоровье. В причины он, конечно, не был посвящен, а откровенничать с ним барон не мог, хотя и знал медика больше двадцати лет и был в нем полностью уверен. Просто-напросто что-то останавливало. Фолькош и тут барона прекрасно понял - он сам не смог рассказать о случившемся даже тем, в ком был полностью уверен, - останавливало что-то, чему он, как и барон, не мог подобрать точною определения. Такое с ним случилось впервые в жизни, весь прошлый жизненный опыт категорически не годился...
Барон располагал неизмеримо большими возможностями, чем камердинер, а потому два дня назад отправил дочку в свое дальнее имение, подставив убедительный предлог, что лекарь нашел у нее какие-то нехорошие симптомы в легких и категорически рекомендовал деревенский воздух. Но душевного спокойствия это барону отнюдь не прибавило, рано или поздно ей предстояло вернуться в Латерану. Могло обернуться и похуже: король, которому игрушка пришлась крайне по вкусу, мог проведать об истинных причинах отъезда девушки и послать за ней людей, которым никто не посмеет дать отпор. На что-то подобное он и в разговорах с баронессой уже намекал, прямо намекал, чтобы не вздумала от него каким-либо образом сбежать - из-под земли (с Танетой он таких разговоров никогда не заводил, видимо, прекрасно понимая, что бежать ей некуда, не было у Фолькоша родни за пределами Латераны, и уж тем более поместий не имелось, ни ближних, ни дальних).
Оба отца прекрасно понимали: положение дочерей самое бедственное, и выхода нет. Так уж и нет? Барон в конце концов назвал вещи своими именами; сказал: по его глубочайшему убеждению короля следует убить пока он не превратился в сущее чудовище. Возможно сказал он, Фолькоша это поразит до глубины души, но это трезвое, продуманное решение. В истории такое не раз случалось - когда корона (в данном случае не одна, а несколько) бесповоротно портила людей даже добрых и прекраснодушных. Примеров достаточно. Король Сварог начинал хорошо, но незаметно (может быть, и для себя самого) превратился в мелкого тирана и законченного развратника. Есть даже заслуживающая полного доверия информация от надежных людей: обесчещенным девушкам король приказывает ставить на плече клеймо в виде королевской короны. Одним словом, удар кинжалом будет не чем иным, как высшей справедливостью, карой стоящему над законами самодуру - а может быть, и волей господа (оба принадлежали к церкви Единого, барон даже процитировал строки из трактата Катберта-Молота «О неясном одобрении кары за пороки человеческие»).
Должно
