За солнцем - А. Кластер
Вот и хорошо, решил Анкарат, вгрызаясь в хрусткую, горькую от тмина лепёшку.
– А твои родители, Гриз, – мама играла лунным кулоном, тот скользил в её пальцах светлой слезой, – согласны, чтобы ты здесь работал?..
Гриз уставился на знак из ягод. Раздавил одну большим пальцем. Ответил:
– У меня нет родителей. Погибли. В каньонах опасно.
Мама прищурилась:
– Вот как. Значит, тебе повезло, что ты встретил его. – Как всегда в плохие моменты, имени Анкарата не называла. – Держись его, с ним удача.
Не глядя, протянула руку, растрепала Анкарату волосы.
И рассмеялась.
Мелодично и сладко – в тон цветам ночи и голосам цикад. И вся ночь, её сладкие запахи, ветер, звёзды застыли как в хрустале, задребезжали, вот-вот разобьются в пыль.
Анкарат вскочил, бросил Гризу:
– Пойдём.
Килч тронул маму за плечо, сказал:
– Тише.
Она замерла, полоснула взглядом… и сникла, уронила на стол ладони – словно Килч подрезал струну элемента. Анкарат запнулся в шагах, захотелось вернуться, заговорить, утешить, но не решился. Даже смолкнув, мамин смех, жутковатый, с отзвуком клятвы – длился, даже в доме он длился – в свете огня, в перезвоне магических нитей, в похолодевшей крови.
Только голос подземного солнца мог заглушить этот смех – но солнце молчало.
На крыше дома цвёл ещё один сад, запущенный и диковатый – мама то принималась ухаживать за ним, то бросала.
В одну сторону рассыпались глиняные скорлупки домов квартала, уже уснувшие, тёмные, а дальше в земле рдели трещины каньонов.
В другую – сверкал Верхний город, поднимался Ступенями к самой Вершине, к золотому её сиянию. Там были настоящие сады, каналы, настоящая сила, оттуда поднималось небесное солнце. Только попасть – никак.
Жители звали квартал ремесленным или окраинным, а Анкарат звал ничьим. Но все знали: эти названия неверны. Правда в том, что здесь живут те, кого Дом отверг. По-настоящему эта земля звалась проклятой, мёртвой. Кварталом отверженных. Бо́льшая часть соседей унаследовала судьбу предков, изгнанных в древние времена. Мама и Килч оказались здесь чуть больше дюжины оборотов назад.
– Не думал, – пробормотал Гриз, – что всё так похоже.
Говорил об их с Анкаратом судьбах. Мама вела себя чудно́, Гриз сравнивает её с той женщиной из пещер.
Как смеет!
– Чем это? – процедил Анкарат сквозь зубы. – Ничем ничего не похоже.
Гриз пожал плечами. Потом кивнул:
– Возможно. Но разве ты хочешь здесь оставаться? Не хочешь туда?
Он махнул рукой Верхнему городу, а может, и Дому, конечно, Дому. Власть Дома накрывала не только квартал, она достигала даже самой раскалённой глубины каньонов. Все ему подчинялись – даже слепые твари в тоннелях, даже Проклятья.
Анкарат разозлился:
– Да ты тут и дня не пробыл, неизвестно ещё, возьмёт ли тебя Килч на работу!
Но Гриз смотрел серьёзно и твёрдо:
– Не хочешь?..
Анкарат фыркнул:
– Если захочу, там и окажусь.
И вдруг понял, что это правда.
II
Время Сердцевины тянулось как мёд и как янтарь – застывало.
Жара расплылась по кварталу, и не было от неё спасенья – небесное и подземное солнца соединились. В голове звенели цикады и эхо работы Килча, магии в запертой мастерской. Несмотря на жару, поручений не стало меньше. Но теперь Анкарата они тяготили. И квартал, и родной дом – всё стало тесно и душно. Низкое небо, горькая пыль, нищета, бессмысленность на лицах прохожих, надсадный кашель, врывавшийся порой даже в разговоры друзей, привкус шельфа в любом глотке – всё, чего прежде старался не замечать, с мечтой о Вершине словно бы подсветилось и проступило ярче. У всех, кто здесь оказался, была общая судьба. Судьба, закупоренная стенами квартала, заглушённая мёртвой землёй, не судьба – тупик, бесконечная череда одинаковых дней, смерть задолго до дня, когда заберёт земля. Анкарат гнал эти мысли – и злился, что прогоняет.
Гриз поселился в его комнате. Спал на полу, а днём следовал за Анкаратом сутулой тенью.
В каньоны они теперь тоже ходили вместе. Гриз старался не попадаться на глаза прежним знакомцам – если случалось столкнуться, смотрели недобро, цедили приветствия как ругательства. Гриз навещал прежний дом-нору, приносил фрукты и хлеб, иногда – деньги. Возвращался всегда молчаливый и мрачный. Может, из-за проклятья, может, из-за того, что деньги давал ему Анкарат.
По пути домой Анкарат пытался отвлечь друга, но отчётливей разговоров была нутряная тяжесть его стыда.
– Знаю, – сказал Гриз в одно из таких возвращений, – все считают меня паразитом и приживалой. Я могу найти работу в квартале, но знаю: если сделаю так, никогда уже не вернусь к магии. Это единственный шанс, пусть Килч хотя бы меня испытает!..
– Я не считаю.
– Что?..
– Не считаю тебя… кем ты там сказал. И зачем тебе испытание Килча? Только тебе решать, чем заниматься.
Гриз усмехнулся:
– Тебе всё легко. Но ведь делаешь, что он скажет.
Анкарат разозлился, хотел стукнуть его, но они шли по верёвочному мосту, пропасть дышала жаром, драться здесь было бы глупо. А когда добрались до твёрдого камня, Анкарат решил: в чём-то Гриз прав и бить его несправедливо.
Испытывать Гриза Килч действительно не спешил, да и в доме остаться позволил без радости.
Конечно, разрешать или запрещать могла только мама, ведь дом принадлежал ей.
Но её настроение слишком часто менялось. Она то окружала Гриза заботой, как гостя из далёкой страны, то забывала – даже если видела прямо перед собой. А иногда взгляд её вдруг заострялся, опасный и ясный:
– Я помню, ты обещал настоящую клятву. Где же?..
Голос её шелестел, как песок с приближением бури, свет глаз выворачивался тёмной и злой стороной. Анкарат знал, как опасен плохой свет её глаз, и спешил увести Гриза – причин и дел для этого всегда хватало.
В тот раз набирали воду в дальнем колодце. Он притаился в каменном тупике, под высохшим деревом, осыпанным высохшими плодами, – и Гриз вдруг решился спросить:
– О какой клятве она говорит? – Спрашивал тихо, смотрел чёрно и цепко.
Анкарат нахмурился, зло крутанул ворот колодца. Металл длинно скрипнул, цепь загремела. Что тут ответишь?
– Про это нельзя рассказывать.
Ледяная вода с грохотом опрокинулась в бочку. Солнце плавило воздух. Анкарат черпнул холод, бросил себе в лицо – очнуться, не думать о клятвах и тайнах. Но отвлечься не мог – взгляд Гриза не сдвинулся, не
