Эпидемия - Евгений Юрьевич Лукин
— Дружишь с Лешим? — отрывисто спросил рядовой Наумович.
— Дружу.
— И чего он?
— Н-ну… Леший.
Замолчал старослужащий. Надолго.
— Случилось что-нибудь? — осмелился я полюбопытствовать.
— Дал… ему… ведро, — тяжко одолевая каждое слово, заговорил рядовой Наумович. — Послал к старшине… в каптерку… Говорю: принеси…
— Ведро сельсин-датчиков? — догадался я.
— Угу…
Извечная хохма наших «дедушек». У старшины Леня очень плохо с чувством юмора, зато очень хорошо с чувством собственного достоинства, так что посланному в каптерку салабону влетает всегда по первое число.
— И что?
— Принес…
— Ведро сельсин-датчиков?! — не поверил я.
Мрачный кивок.
— Как они хоть выглядят? (Меня это и впрямь сильно интересовало.)
— Так… хрень какая-то…
— И где они?
Клянусь, большего недоумения мне еще ни на чьем лице видеть не доводилось.
— Когда принес, в ведре были…
И мы оба повернулись к пустому оцинкованному ведру.
* * *
— Лёха! — прошипел я, поймав своего дружка за ангаром, где тот копал траншею. — Ты что, совсем нюх потерял?
— А что такое? — не понял он.
И я рассказал ему про Наумовича.
— Сегодня же всем растреплет! Не он — так старшина Лень!
— Да я к старшине и не ходил даже…
— Без разницы! Одного Наумовича хватит!.. Неужели нельзя было, я не знаю… память ему, что ли, отшибить?..
Лёха вогнал лопату в грунт, поморгал растерянно.
— Слушай, не догадался… — виновато промолвил он.
Эх ничего себе! Так он еще и память отшибать умеет?
Глава 3
— Значит, говоришь, ведро сельсин-датчиков?
Комбат сидел посреди бытовки на табурете, уперев кулаки в колени, недвижный, как идол. Облачен в галифе, сапоги и майку-алкоголичку. Глаза, по обыкновению, скрыты козырьком офицерской фуражки.
Я укоризненно покосился на Лёху. Леший он там, не леший, а смекалки солдатской — ни на грош. Взять ту же траншею. Зачем копал? Внуши сержанту, что траншея выкопана, — и все дела. Все равно потом закапывать!
Теперь вот с сельсин-датчиками. Слухи по дивизиону разлетаются мгновенно. Ничего удивительного, что о Лёхиных проказах «Дед» Сапрыкин уже был наслышан. Другое удивляло: затребовал к себе нас обоих.
Медленно, как орудийная башня, повернулся ко мне козырек.
— А ты… — сказал комбат и приостановился. Мне стало зябко. — Считай, что с сегодняшнего числа… Комсомолец?
— Никак нет, товарищ майор!
— Почему?
— Исключили, товарищ майор! Еще в институте!
— За что?
— За аморалку! На летней практике!
— С кем?
— Со старшей пионервожатой!
— А-а… Ну это… бывает… Словом, с сегодняшнего числа ты — мой заместитель по политчасти.
Умолк вновь. Не смея дыхнуть, мы ждали продолжения.
— Позвонили «комиссару». Из штаба округа, — скупо отмерил он информацию. — Едет к нам проверка.
Делать им нечего в этом штабе округа! Мы — строящийся дивизион, нам бы к осени третий капонир как-нибудь до ума довести, а они наглядную агитацию проверять! Знаем мы эти проверки. Снимут сейчас с бетонных работ всех заподозренных в художественном таланте — и сиди рисуй плакаты. Все спят, а ты рисуй. Потом наедет какое-нибудь вышестоящее существо, глянет мимоходом — и сгинет, после чего стенд снова станет крышкой теннисного стола, а изрисованную тобой бумагу (не ватман — он у нас был в дефиците) сорвут и отправят по назначению.
— Бытовка, — неумолимо продолжал комбат. — Бытовку — оформить, оборудовать. Красный уголок. График политзанятий.
А все Карапыш! Не заставь он меня тогда заняться живописью, глядишь, обошлось бы… Я с ужасом оглядел стрельчатые своды нашего тесного подземелья — бетонного закутка, ограниченного с боков монолитными стенами. За левой (глухой) стеной таился дизель, за правой (с дверью) — кабина управления стартом.
— Товарищ майор, — отважился я. — А когда…
— Завтра.
— Това-арищ майор! Да как же я до завтра…
Усмехнулся:
— А я тебе помощника дам. Вот рядовой Леший… Чем не помощник?
— Так он же ни петь, ни рисовать!
— А и не надо, — успокоил «Дед» Сапрыкин. — Будет на подхвате. Подержать, подсобить… сбегать куда… с ведром…
Услышав про ведро, я обмер. Намек был более чем прозрачен.
* * *
Да уж, выпала мне ночка. Вовек не забуду. Главное, знаешь же, что не успеешь в любом случае, а все равно, как говаривали в деревне, где я учительствовал полгода, из дресен вылазишь. Лёху я гонял вовсю (подай-принеси) и лишь стискивал зубы, чтобы лишний раз не обматерить закадычного своего дружка.
Разумеется, вы вправе спросить, ради чего я так упирался рогом. На подхвате-то не кто-нибудь, а рядовой Леший с цыганскими своими фокусами…
Ну а вдруг? Проверка-то — из штаба округа! Ладно бы свои! Даже если отведет им Лёха глаза… От чего отводить-то? От голых стен? Значит, что-то все-таки на стенах должно висеть…
Под утро я до того разнервничался, что разорвал пополам самый жуткий из плакатов, швырнул на пол и принялся топтать ботинками (летнюю полевую форму нам уже выдали). Лёха отобрал у меня оба обрывка, жалостливо на меня поглядывая, кое-как склеил истоптанное, прикрепил на место — и разорвать по новой не позволил.
Проверка нагрянула часам к двум.
В бывшую бытовку, а ныне красный уголок вошли с надменным видом человек пять незнакомых офицеров. За их спинами моталась исполненная отчаяния физия замполита. Судя по всему, наглядная агитация в прочих подразделениях дивизиона критики не выдержала. А нашу стартовую батарею, стало быть, приберегли напоследок как самую раздолбайскую.
— Встать! Смирно! — догадался подать команду Лёха.
Я встал. Поясница гудела. Башка — тоже. Мне уже было все равно, что со мной сделают за мои художества.
— Ну вот! — бодро воскликнул кто-то. — Можем же, когда захотим!
Очнулся я, завертел головой. Вы не поверите, но проверяющие вели себя как в зале воинской славы: с огромным уважением разглядывали они — кто разорванную пополам агитку, а кто и просто голый участок бетона.
Потом я заметил комбата. «Дед» Сапрыкин стоял в проеме и с откровенной ухмылкой наблюдал за происходящим.
* * *
— Ну что? — ворчливо осведомился он, когда высокие гости отбыли восвояси. — Не подвел Леший?
— Никак нет, товарищ майор, не подвел!
Чуть запрокинув голову, комбат еще раз оглядел обезображенные плакатами стены.
— М-да… Век бы стоял и любовался…
И я понял вдруг, почему он прячет глаза под козырьком. Глаза-то у него, братцы, глумливые! А то и вовсе нетрезвые.
— Спасибо за службу, — подбил он итог, опять-таки не без издевки. — Обоим отдыхать до вечера…
