Вспышка. Том 1, 2 - Игорь Хорс
Я помнил это поле именно таким, и сейчас стоял по центру, смотрел по сторонам, но почему-то в полной тишине. Пусть даже во сне, но звуки-то должны быть какие-то? И запахи, может…
Но не слышал я даже птиц, хотя по зеленым, кудрявым деревьям лесопосадки догадывался, что лето в самом разгаре. Да и теплый ветерок овевает, лохматит волосы, солнце высоко в небе пригревает.
Но тишина настораживала — необычная, зловещая, я бы даже сказал, гробовая тишина. И запахов никаких…
А потом на краю лесопосадки, метров двести от меня, появился человек. Старик в грязно-черном балахоне, с капюшоном на глазах. Лица не видно совсем, только белая острая бородка торчит. Вышел из-за деревьев незаметно и встал на краю. Смотрит на меня.
Я зачем-то махнул ему рукой, привет, мол.
Но старик не ответил, продолжил пристально вглядываться в пространство перед собой. Как истукан, прямо. Словно вынесли манекен старика в балахоне, выставили перед деревьями. Мне даже сначала смешно немножко стало.
Но в следующий миг что-то задребезжало в душе, мандраж какой-то внутри, где-то в животе, будто съел чего. Потому что с этим стариком было что-то не то…
Рядом с ним появляется другой человек, помоложе, но грязный, в тряпье. Он ничего не сказал, медленно спускается с пригорка и, прихрамывая, идет ко мне.
Вслед за первым из-за деревьев появляются еще люди. Сначала несколько, человек может десять-пятнадцать, потом еще столько же, и еще. Все какие-то одинаковые, как солдаты, только грязные оборванцы, армия оборванцев…
Цепочка растягивается на сотню метров. А люди из леса все выбегают и выбегают — разные: и мужики, и бабы. Только старик стоит на месте и смотрит. Отсюда плохо вижу его лицо, к тому же спрятанное почти полностью за капюшоном, но чувствую его взгляд. Нехороший, недобрый, колючий. Это он все тут замыслил, думаю я, это его люди, он здесь главный…
Я перевожу взгляд на первого человека. Он уже проходит метров пятьдесят, переходит на бег. Я всматриваюсь в его лицо и ужасаюсь. Даже отсюда мне видно перекошенное злобой его лицо. Это старик его за мной отправил!
И вот тут слышу голос.
— Ну, здравствуй, Никита…
Скрипучий и старый, как петли на воротах нашего сарая за домом.
— О, черт!
Меня бросает в дрожь, когда я понимаю, что это голос старика. Я шарахнулся назад, запнулся за кочку, едва не упал.
Инстинкт наконец-то подсказал, что надо двигать отсюда.
И рванул к лесопосадке в другую сторону от оборванцев.
А толпа сзади растет. Увидев, что я дал деру, они все переходят на бег. Оглянувшись назад, навскидку насчитываю человек этак триста.
Оглянувшись еще раз, я едва не падаю от ужаса увиденного. Преследующие меня мужики и бабы постепенно превращаются в страшных монстров. Лица вытягиваются, обрастают на глазах шерстью, из пасти высовываются клыки. Одежда рваными клочками спадает с них. А еще эти звуки. Даже отсюда я слышу их нечеловеческие хрипы и завывания. Других звуков нет, даже собственные шаги не слышу.
Я начал задыхаться. Сердце бешено колотится в груди, но в голове только одна мысль: бежать! Бежать!
Вопли все ближе, все громче…
А мои ноги уже еле передвигаются. Мышцы забились. Дыхание хриплое. Но надо бежать. Надо бежать…
Вновь вскидываю глаза и с удивлением замечаю, что край поля приближается. Вроде бы приближается. Может это я просто хочу выдать желаемое за действительное?
И тут между деревьями передо мной скользит тень, и на опушке появляется мама. Она в том же платье — синем в белый горошек — как тем летом, двадцать лет назад. Я его хорошо помню. И легкая летняя кофточка тоже на ней. Что она здесь делает?
Она выходит в просвет между деревьями, останавливается, смотрит молча, внимательно.
— Мама! — кричу я ей, вспомнив о том, что за мной странная, дикая погоня (или охота?). — Беги, мама! Беги! Там! — кричу я и показываю на ходу за спину.
Но она продолжает спокойно стоять.
— Ты от этого все равно не убежишь, Никитка, — вдруг говорит она тихо, но я прекрасно ее слышу. — Рано или поздно оно все равно тебя догонит…
И, вторя ей, опять противный, хриплый голос старика мне в спину воткнулся как топор:
— Все равно не убежишь!
Я очнулся от сна в холодном поту.
Вытер пыльным пледом сырой лоб, тело ломало, выкручивало суставы, мышцы ног ныли. Похоже, я заболел. Отбегался.
В этот момент за окном услышал отчетливую хриплую брань. Это звероиды. Я прижался к щели между досок. Неужели вычислили как-то, нашли?
Но это были не те звероиды, что устроили за мной погоню.
Хотя, они могли организовать уже целый полк одичавших измененных, лишь бы поймать другого. Меня.
Голоса стихли. Я успокоился. Но надолго ли? Дальше-то что делать?
Для начала нужно обсохнуть, набраться сил. Может, к тому времени дождь кончится?
И я снова погрузился в восстановление событий, произошедших за эти сутки.
Когда вчера я проснулся под теплым крылышком Маринки, я не сразу и вспомнил, что произошло несколько часов назад. Эта ситуация с камнем, с потерей сознания Глебом, со скорой и гаишниками, казалась каким-то нелепым сном.
Я повернулся к столику, посмотрел на светящийся циферблат часов: 12.20.
Маринка мирно сопела, в выходные она любила поспать подольше, а я встал, вдел ноги в тапки и побрел в ванную, чувствуя, как на зубах все еще скрипит песок. Наскоро умылся, смывая остатки короткого сна, вошел в маленькую кухоньку.
Навстречу мне выбежал Васька — огромный черный пушистый котяра неизвестной породы. Но проглот еще тот. Всеядный. Ему что картошка сырая, что конфета шоколадная — все равно, естественно не говоря про мясо или рыбу в любом виде. Это он готов поглощать килограммами, знай, подавай!
— Привет, Василий! Что, проголодался? Тебя хозяйка не кормила что ли?
Кот в ответ жалобно мяукнул, усевшись у своей гигантской кормушки.
— Понимаю, мышей-то ты ловить не умеешь — не то происхождение! Да и, честно говоря, мышей я пока не завел, некогда все, понимаешь. Да и плохо с мышами в панельном доме.
Васька закрутился вокруг ног. Каждый раз
