Книга огня - Лана Клонис
Каждый день утром и вечером они взывают к Господу, прося о прощении грехов и милосердии. Где же сейчас их покаяние, где столь желанное ими милосердие, когда вместо молитвенно сложенных ладоней их руки сжаты в кулаки и устремлены в небо? Что ими движет? Праведный гнев? Чушь собачья! В их глазах лишь тьма. В этом жестоком невежественном сброде нет ни капли достоинства, ни капли света, ни капли любви и милосердия, о которой они вечно молятся своему Богу.
Это они, а не мои сестры, должны гореть на этих кострах. Это их плоть должно обгладывать пламя, очищая их зловонные души до самых костей. Я их спасла, я же их и покараю.
Будь их воля, они бы растерзали меня, уничтожили, сожгли заживо. Так же, как Карши и Сэттру, которых они наверняка застали врасплох. Эти люди видели во мне лишь чудовище, ведьмино отродье, а разобраться со мной им не позволяло плотное кольцо воздуха, окружавшее меня. Они видели в нем препятствие на пути к цели, в действительности же то была их защита. Именно тогда я поняла, что люди глупы, а чувство благодарности им неведомо.
Слезы застилали глаза, когда воздушный вихрь подхватил истерзанные тела моих бедных сестер и опустил на землю. В этой обугленной кровавой плоти невозможно было опознать моих близких. Я сняла свой тулуп и обернула в него сестру, затем сделала взмах рукой и, даже не поворачиваясь к старосте, рванула его плащ к себе. Он вскрикнул от боли, но мне было плевать, что пряжка оцарапала ему кожу. Это мелочь по сравнению с настоящей болью, которую ему предстояло познать уже очень скоро. Как сквозь пелену до меня доносились увещевания инквизитора, призывавшего меня покаяться. Боковым зрением я заметила, что этот недоумок начал чертить круг на земле. Как будто я позволю заманить себя в ловушку. Это могло сработать с сидевшими в доме сестрами, но не со мной, стоявшей в паре метров от него. Идиот! Быстро укрыв плащом старосты и вторую сестру, я развернулась к жителям деревни, которых еще вчера считала своими друзьями. Они попятились прочь от кострища, поднялась суматоха, но было поздно. В моих глазах они увидели собственную смерть.
Когда я терзала этих ублюдков, слезы на моих щеках смешивались с их кровью. Некоторым повезло: они удостоились быстрой смерти – задохнулись. Я просто забрала воздух из их груди. В конце концов их много, а я всего одна. Сила моих сестер была не так велика, как моя, и далеко не так сокрушительна. Верховная говорила, что дар мой по какой-то причине еще не раскрылся в полной мере, и вот час настал. Судьбой мне было предначертано разрушать, а не созидать. Нести погибель – вот мое истинное призвание. Эти слизняки ничего не могли мне сделать. Но даже в своей жгучей ярости я сумела позаботиться о том, чтобы староста и инквизитор остались живы. Их ждала участь моих сестер.
Нескольким деревенщинам, особо рьяно призывавшим меня покаяться и называвшим меня дьявольским отродьем, я вырвала языки и запихнула обратно в горло, заставив захлебнуться собственными мерзкими словами и собственной плотью. Лилась кровь, слышались стоны, хруст костей, но все это было моей отрадой, моей симфонией смерти. Я вершила месть. Они наконец получили то, о чем столь усердно молили, – справедливость и покаяние. Получили по заслугам.
Я не остановилась, пока последний житель не упал к моим ногам. Кругом были тела. Груды тел. Выпотрошенные внутренности и алые реки крови. Повсюду. На моих руках, волосах, на лице.
В стороне я заметила мертвую Салли. Ту самую дочку пекаря, из-за которой я предала своих сестер. В душе вяло шевельнулась жалость, но то была секундная слабость. Все эти люди – мелкое отребье, слизняки, грязь под ногтями. И эта девчонка стала бы такой же. Так не лучше ли, что она умерла, так и не превратившись в урода?
Эти мысли проносились в моей голове, пока я с безумной улыбкой шла к инквизитору. Для него я готовила особую казнь. Он трясся от ужаса, сжимал в руке крест и наставлял его на меня, а осознав, что это бесполезно, упал на землю и попытался уползти, как слизняк. Инквизитор передвигался на своем жирном брюхе, цепляясь за обрывки своей никчемной жизни. Напуганный настолько, что его не держали ноги. Но ему было не уйти от моего возмездия. Взмахом руки я пригвоздила его к столбу. Притянула хворост. Раздула огонь посильнее. И повернулась к старосте. Он обмочился от страха. Трус! Сжался в комок и скулил, моля о прощении и раскаиваясь в содеянном. Будто я была исповедником, а не той, что несла ему смерть.
Он отправился на костер следом за инквизитором.
Я смотрела, как они корчатся, визжат и извиваются от боли, но мне было мало. Коснувшись камня на шее, я опустилась на землю и начертила руны, заставив доски отделиться от домов и сложиться в кострища. Когда я закончила, деревня превратилась в лес из трупов, привязанных к столбам. Оставалось только поджечь.
Резкая слабость заставила меня опуститься коленями в снег. Я думала, месть принесет облегчение, но вместо этого ощущала лишь пустоту и бессилие. Я преступила главный закон ведьм – нарушила баланс, и сейчас меня ждала расплата. Вот только я не думала, что она наступит так скоро. Я разглядывала свои перепачканные кровью руки и видела, как моя молодая белоснежная кожа съеживалась, покрывалась морщинами и становилась дряхлой, как у старухи. Тогда я предприняла еще одну отчаянную попытку подняться, но ноги мои так ослабли, что я бессильно повалилась наземь. Мне предстояло умереть. Здесь, в этой проклятой деревушке, на этом самом снегу, залитым кровью врагов, окруженной десятками погребальных костров. Я спрашивала себя, как быстро меня покинет жизнь? А быть может, Богиня обречет меня доживать свой век бессильной больной старухой?
Я услышала чьи-то шаги. Повернула голову и с трудом разглядела приближавшуюся ко мне высокую мужскую фигуру – мое зрение уже успело утратить остроту.
– Кто ты? – спросила я, когда незнакомец подошел ближе, и не сразу осознала, что этот скрипучий, каркающий голос – мой собственный.
– Тот, кто поможет тебе. Тот, кто впечатлен силой твоего могущества, – проговорил незнакомец, подходя ближе.
Светлые, почти белоснежные пряди падали на точеное аристократичное лицо, привлекая внимание к расчетливому взгляду заинтересованных серых глаз. Дорогой, расшитый серебром камзол не оставлял места для сомнений – передо
