Дем Михайлов - Изгой. Кровь и пламя
Весна пришла…
И вот по этим едва-едва проклюнувшимся робким зеленым росткам шагал враг, безжалостно попирая хрупкую жизнь, втаптывая ее в грязь. Пока что враг был похож на грязевую лавину, медленно катящуюся вперед.
– Как поэтично. Как грозно, – тихо произнес я, закладывая руки за спину. – И как страшно… не за себя…
– За них… – закончил за меня фразу седой старик, вставший рядом, плечо к плечу. – За тех, кто еще не пожил… за тех, кто еще не родил… за тех, кто еще не любил…
– Поэтично, – повторил я. – Может, надо было становиться не священником, а бродячим менестрелем? А, отче?
– Кто знает, – широко улыбнулся отец Флатис, бережно отряхивая латаную-перелатаную белую тунику священника, виднеющуюся из-под тяжелого мехового плаща. – То мне неведомо. Но если уж брать так глубоко, то лучше бы не было той давнишней засухи в одной небольшой деревушке… Ну что? Одолеем? С божьей помощью-то…
– Я редко жду помощи от Создателя, – хмыкнул я, накидывая на голову капюшон. – У него и без нас хватает забот. А такой, как я, непринятый ни в рай, ни в ад, вряд ли дождется благодати.
– Если просить только за себя будешь… не дождешься, – согласился старец. – Видишь? Впереди?
– Костяные пауки, – ответил я. – Много. И киртрассы. Бегут впереди…
– Мерзкие твари… взор мой не тот, что раньше, вижу лишь несколько десятков.
– Как и я. Четыре десятка.
– Беда, – выдохнул священник. – Не может такого быть, что Тарпе своей темной волшбой сотворил столь мало тварей. Это основная сила поганых некромантов – быстрые, ловкие, умные, обладающие магией, смущающей умы. И всего четыре десятка послано на приступ сих стен? Вздор!
– Да, – согласился я. – Пауков слишком мало. Не было материала для изготовления?
– Материала? Это тебе не деревянные чурки для поделок, Корне! – рявкнул отец Флатис. – Души человеческие там корчатся в агонии!
– Да-да… – абсолютно не смущаясь, кивнул я. – Четыре десятка пауков… за ними идут шурды и гоблины. Их рать…
– Несколько сотен.
– Но гоблины не желают воевать…
– До тех пор пока за их спинами стоит сам Тарис Некромант, их ужас будет настолько силен, что даже трусливые гоблины превратятся в хрипящих от злобы берсерков! Ибо они знают – если дрогнут и повернут назад, из судьба будет настолько ужасной, что смерть от камня или меча покажется великой милостью… И еще! Я говорил тебе, Корне, – проклятый некромант может напитать любое, пусть даже самое тщедушное существо, толикой той силы, что бурлит в нем самом. Долго тело несчастного гоблина не выдержит, лопнет, словно перезрелое яблоко при ударе о землю, но до тех пор он будет опасным врагом с нешуточной силой и ловкостью. Я много раз повторил это и Рикару. И остальным. Повторю и тебе – не вздумай проявить беспечность, коли пред тобой встанет хилый гоблин с ржавым мечом.
Я молча кивнул, не став говорить, что вот прямо сейчас я отчетливо чувствую пульсирующую в теле старика жизненную силу. Почую я ее и в гоблине и в шурде – и сразу увижу того, в чьем теле ее чересчур много. Для меня это словно вкусная медовая сладость, разлитая в хрупкие мясные сосуды…. Создатель… я стал облекать свои мысли в несвойственные мне слова…
– Я принес, святой отец! – юный запыхавшийся голос раздался позади нас.
Стефий едва дышал, уцепившись побелевшими пальцами в камень скалы, за его спиной виднелся большой мешок.
– Ты поспел вовремя, – расщедрился на скупую похвалу старик и тут же попенял: – Да не стой столбом! Доставай!
– Да, отче, – выдохнул подросток, стягивая с плеч лямки. – Отец Флатис… эта штука, что в шкатулке у господина… она радуется… радость темная, недобрая… алчная….
– Вот это да, – удивился я, глядя на Стефия. – Верно.
– Верно, – кивнул и священник. – Твой дух растет, сын мой. Похвально.
Стефий почувствовал эмоции древнего сломанного артефакта, пробудившегося всего с минуту назад. Сейчас костяной кинжал чем-то был похож на беспомощного стервятника с перебитыми крыльями, лежащего на раскаленном песке и вдруг увидевшего над головой тяжелые красные облака, обещающие обильный кровавый дождь… Артефакт, созданный Тарисом, уже предвкушал, уже видел еще не пролившиеся реки крови… откуда прознал? Не иначе как сам Тарис и рассказал невольно, ведь между ними особая связь.
Сегодня интересный день… на самом деле поэтичный…
– А вот и еще гости, – отец Флатис продолжал вглядываться в подступающую армию. – Я вижу три метателя, Корне. И один просто преогромный, не иначе как созданный для слома скорлупы особенно крепкого орешка…
– Вижу, – буркнул я, мрачно вглядываясь за гигантскую осадную машину из почерневшего от смолы дерева, тяжко катящегося вперед по расколотым бревнам, подкладываемым под колеса.
Это сооружение раза в четыре больше того метателя, что установлен над нашим поселением, и теми, что катятся чуть поодаль. Насколько далеко может метнуть он камень или иной снаряд?
– Что на тех телегах?
– Того не ведаю, – покачал головой священник, с подозрением вглядываясь в десяток кривобоких, но явно прочных телег, сколоченных уж точно не умелыми человеческими руками. На каждой телеге лежало что-то большое, прикрытое тяжелым пологом из сшитых звериных шкур.
– Ох… – закашлялся я невольно, уцепившись взглядом за странные крохотные фигурки, сидящие на краю одной подводы.
– Это же… – пробормотал Стефий.
– Детишки, – жестко произнес священник. – Некроманты прежде всего бьют по духу. И только затем наносят удар по телу. Не отводите взоров! Смотрите! Смотрите, насколько жесток и темен наш враг!
Их было семь или восемь – совсем маленьких детишек, обращенных в мертвяков. С такого расстояния нельзя было разглядеть подробности, но пропорции фигурок говорили сами за себя, равно как и потемневшие лица, обращенные на нас. Еще четверть лиги – и мы сможем разглядеть остальные детали… но и так уже ясно, что на краю подводы сидят рядком мертвые дети, держатся за руки и, беззаботно болтая ножками, едут к нам в гости.
Ах ты ж, ублюдок из ублюдков!
В последние дни я замечал некоторую свою безразличность ко всему, но сейчас мои чувства были крайне горячи, мне к груди будто бы раскаленный прут железа прижали.
Дрожащей рукой выудив из мешка шкатулку, я едва не сломал ее, открывая, а затем приблизил лицо к задрожавшим внутри костяным обломкам и отчетливо прошептал:
– Я испепелю твою душу, Тарис! Либо сожру ее!
Возможно, мне показалось, но я отчетливо расслышал тихий веселый смех, донесшийся из шкатулки.
– Охолони, Корне! Этого он и добивается! Сжигающего тебя огня ярости, – старик сбросил с плеч плащ и подхватил из рук Стефия плотно закрытый глиняный сосуд. – Приди в себя.
