Мечи против колдовства. Сага о Фафхрде и Сером Мышелове. Книга 1 - Фриц Ройтер Лейбер
До него пока еще не дошло, что Мышелов нервничает не меньше, чем он, и, может, даже больше и молится в душе, чтобы Ивриана не перегнула палку, играя роль принцессы, не унизила чем-либо гостей; и в самом деле: она могла внезапно задрожать, или разрыдаться, или броситься к нему либо в другую комнату, поскольку Фафхрд и Влана были буквально первыми живыми существами из всех зверей и людей – благородных, свободных или рабов, – которых Мышелов допустил в роскошное гнездышко, свитое им для своей аристократической возлюбленной, не считая, правда, двух попугайчиков, щебетавших в серебряной клетке, которая висела по другую сторону камина.
Несмотря на врожденную проницательность и благоприобретенный цинизм, Мышелову и в голову не приходило, что отважная и вполне практичная девушка, четыре луны назад сбежавшая с ним из пыточной камеры своего отца, стала похожа на куклу только из-за того, что он так очаровательно, но нелепо с нею нянчился.
Но наконец Ивриана улыбнулась, Фафхрд, осторожно отпустив ее руку, попятился, и Мышелов, переведя дух, принес два серебряных кубка и две серебряные кружки, шелковым полотенцем смахнул с них несуществующие пылинки, вдумчиво выбрал бутылку лилового вина и вдруг, подмигнув северянину, откупорил один из принесенных им кувшинов и налил до краев все четыре сосуда.
Откашлявшись, он на сей раз без запинки произнес тост:
– За мою самую крупную добычу в Ланкмаре, которую я, хочешь не хочешь, обязан разделить с этим вот здоровым, длинноволосым, неотесанным варваром!
Досказав тост, он осушил четверть кружки бренди.
Отпив залпом половину своей кружки, Фафхрд произнес ответный тост:
– За самого хвастливого, маленького и манерного из всех цивилизованных типов, с которыми мне приходилось делить добычу!
Он одним глотком допил вино и, оскалившись в широченной улыбке, протянул кружку Мышелову.
Тот налил ему еще, осушил свою кружку и, отставив ее, подошел к Ивриане и высыпал ей на колени драгоценные камни, забранные им у Фиссифа. Заняв новое и столь завидное место, они засверкали, словно лужица ртути всех цветов радуги.
Ивриана отпрянула, чуть было не просыпав камни, однако Влана нежно, но твердо взяла ее за руку и, сдержав готовый вырваться крик удивления и восхищения, наклонилась к побледневшей девушке и принялась настойчиво, но с улыбкой что-то ей нашептывать. Фафхрд понял, что Влана играет роль, причем делает это удачно: вскоре Ивриана энергично закивала и принялась, тоже шепотом, что-то отвечать. По ее просьбе Влана принесла шкатулку из голубой эмали, инкрустированную серебром, и девушки переложили камни в ее голубое бархатное чрево. Ивриана поставила шкатулку рядом с собой, и они продолжили беседу.
Потягивая вино, Фафхрд расслабился и стал осматриваться уже более осмысленно. У него прошло первое изумление, которое он испытал при виде этой открывшейся ему среди трущоб тронной залы, яркая пышность которой только усиливалась благодаря темноте и грязи, осклизлым стенам и полусгнившей лестнице, равно как близости Навозного бульвара; за роскошью комнаты северянин стал замечать признаки разрухи и запустения.
Тут и там из-под драпировок выглядывало темное, гнилое или сухое, растрескавшееся дерево, от которого тянуло тоскливым запахом старья. Покрытый циновками пол прогибался, посередине комнаты даже на целую пядь. По золототканой драпировке карабкался крупный таракан, другой полз в сторону кушетки. Ночной туман, сочившийся сквозь щели в ставнях, заволакивал черные арабески на золотом фоне. Камни камина были выскоблены и покрыты лаком, но раствора между ними почти не осталось, и некоторые из них покосились, кое-где их не было вовсе.
Мышелов разжигал печку. Сунув внутрь горящую лучину, он захлопнул дверцу и отошел. Словно читая мысли Фафхрда, он взял несколько конусообразных столбиков благовоний, поджег их концы и расставил по комнате в блестящие неглубокие чаши из красной меди, причем наступил на ходу на одного таракана и ненароком поймал и раздавил в кулаке другого. Затем он заткнул самые широкие щели в ставнях шелковыми тряпками и, подхватив свою серебряную кружку, послал Фафхрду весьма суровый взгляд, словно предупреждая, чтобы тот не вздумал сказать что-нибудь не то насчет восхитительного, но немного смешного кукольного домика, который он устроил для своей принцессы.
Однако через мгновение он улыбнулся Фафхрду и поднял кружку; тот последовал его примеру. Друзья подошли к кувшину, и Мышелов, едва шевеля губами, объяснил sotto voce[1]:
– Отец Иврианы был герцогом. Я убил его, кажется, с помощью черной магии, когда он пытал меня на дыбе. Это был страшно жестокий человек, к своей дочери тоже, но все же герцог, поэтому Ивриана совершенно не привыкла заботиться о себе. Я горжусь тем, что окружил ее таким великолепием, какого она не видела даже у отца со всей его челядью.
Подавив чувство протеста, которое появилось у него по поводу занятой Мышеловом позиции, Фафхрд кивнул и любезно проговорил:
– Да, вы уворовали себе очаровательное гнездышко, вполне достойное ланкмарского сюзерена Карстака Овартомортеса или Царя Царей Тизилинилита.
Тут с кушетки раздалось сипловатое контральто Вланы:
– Серый Мышелов, твоя принцесса хотела бы послушать рассказ о вашем сегодняшнем приключении. И можно еще вина?
– Да, Мышонок, пожалуйста, – поддержала ее Ивриана.
Чуть поморщившись, когда прозвучало его прежнее прозвище, Мышелов взглядом спросил у Фафхрда разрешения и после одобрительного кивка своего друга приступил к рассказу. Однако, не успев толком начать, он тут же осекся: сначала нужно было налить девушкам вина. Но вина в кувшине оставалось уже немного, поэтому Мышелов откупорил еще один, а по минутном размышлении – и все остальные: первый кувшин он поставил у кушетки, другой – рядом с растянувшимся на ковре Фафхрдом, а третий оставил себе. Увидев, что зреет серьезная попойка, Ивриана широко раскрыла глаза, в которых читалась тревога, взгляд Вланы стал циничным и несколько сердитым, однако обе они промолчали.
Мышелов не без блеска рассказал историю об ограблении воров, частично даже представив ее в лицах, причем приукрасил ее только один раз, но зато весьма артистически: перед тем как убежать, полухорек-полумартышка якобы забрался ему на плечи и чуть не выцарапал глаза. Прерван рассказ Мышелова был лишь трижды.
Когда он сказал: «И тут я со свистом обнажил свой Скальпель», Фафхрд заметил:
– Так, значит, ты дал прозвище не только себе, но и своему мечу?
Мышелов взвился:
– Да, а кинжал называется у меня Кошачий Коготь. Есть возражения? Может, скажешь, что это ребячество?
– Вовсе нет. Я назвал свой меч Серым Прутиком. Оружие – вещь в каком-то смысле живая, цивилизованная и достойная носить имя. Продолжай, прошу тебя.
Когда же Мышелов упомянул о неизвестном звере, бежавшем рядом с ворами (и чуть не выцарапавшем ему глаза), Ивриана побледнела и, вздрогнув, проговорила:
