Аллира - Александра Лисина
Глава 10
Раньше я как-то смутно представляла себе, что же это такое – нежить. И вот когда мы все-таки столкнулись с ней лицом к лицу, от неожиданности как-то растерялась. Особенно когда прямо перед моим лицом нарисовалась жутковатая морда и звучно клацнула зубами.
У вурдалака оказалась синевато-серая, как у мертвеца, кожа с выпирающими скулами, провалившимся носом и широкой пастью, из которой наружу торчали неестественно длинные клыки. Тощее, словно перекрученное неведомой силой туловище. Ненормально длинные руки с когтями. Такие же худые, поджатые к животу ноги, больше похожие на кривые палки. А еще вдоль всего торса у него отходили широкие кожистые перепонки, лишь очень отдаленно напоминающие нетопыриные крылья. И все вместе это смотрелось настолько отталкивающе, что я сто раз пожалела, что вообще увидела этот кошмар.
Когда это страшилище налетело сверху, я инстинктивно отшатнулась. Надо мной что-то сильно хлопнуло, кожистое крыло невесомо едва не мазнуло по лицу. Почти одновременно с этим коротко взвизгнула сталь, что-то смачно хрустнуло, пронзительно взвыло, и дышать стало гораздо легче. Правда, всего на мгновение. Потому что в следующую секунду на нас обрушилось настоящее клыкастое море.
В какой-то миг я стала воспринимать мир раздробленным на отдельные картинки. Каким-то чудом успевала увидеть все, что творилось вокруг, хотя смысл происходящего еще долго ускользал от моего разума. И лишь гораздо позже, когда реалии этого кошмара немного стерлись и перестали причинять мучительную боль, мне удалось понемногу восстановить то, что случилось.
Вот Лех, вертясь за моей спиной волчком, с невероятной скоростью срубает неистово мечущиеся тела своим мечом. Их так много, что он по определению не может промахнуться. Острое лезвие со скрежетом врубается в неподатливые кости, с хрустом разрубает крылья, черепа, выламывает рукоятью зубы… но их много… их слишком много, чтобы увернуться от каждого удара. Его спина мелькает прямо передо мной, на левом плече уже алеет рваная рана, оставленная чьим-то когтем. Или зубом?
Не знаю, я не успеваю рассмотреть. Зато очень четко вижу, как из глубокой раны очень-очень медленно, будто во сне, сочится тонкий красный ручеек, но Лех ничего не замечает и продолжает ожесточенно рубить истошно воющих тварей, как заведенный.
Бок о бок с Лехом сражаются оба эльфа, старательно прикрывая собой не только меня, но и своевременно разгоревшийся костер. Рядом с ним они становятся чуть медленнее, чуть более уязвимыми. Благодаря огню твари лишний раз ко мне не суются – стараются облетать стороной. Зато Леху и его команде достается по полной программе.
Рес, в отличие от эльфов, почти не стоит на месте. Качается из стороны в сторону, уклоняется, играет с клинком, стараясь выдержать как можно дольше. Но тварей много, слишком много даже для него. И вот спустя всего пару минут его плечи окрашиваются алым, туда тоже впиваются десятки острых зубов. На бледной щеке расцветает длинная царапина, затем и по шее начинает струиться целый ручеек, но темные глаза горят такой же непримиримой ненавистью, как у нежити.
Крот и Кеол не отстают от парня ни на мгновение. Закрывают, оберегают его, Леха и друг друга. Им тяжело… я вижу, что в этой сече им приходится неимоверно тяжело, но мужчины стоят и невероятно быстрыми движениями успевают отбивать удары, прямо на лету сбивают и разрубают особенно прытких тварей, а затем отбрасывают их обратно.
Мне тесно внутри этой живой клетки. В ней душно, там нечем дышать. Перед глазами мелькают исцарапанные кольчуги, успевшие щедро окраситься человеческой кровью и вонючей мертвячьей слизью. Вонь на поляне стоит такая, что впору закрывать носы, а то и вовсе переставать дышать, однако запах крови оказывается сильнее. И мне дурно от него. Тогда как безостановочно кружащие вокруг нас твари ловят крохотные алые брызги прямо на лету, жадно слизывают их с лап и когтей, затем отлетают, с нетерпением набрасываются снова и ждут малейшей ошибки, чтобы заполучить на свое пиршество настоящий деликатес.
Меня они больше не трогают. Сунутся ближе, на мгновение встретятся взглядом, хрипло каркнут и уносятся прочь, как сметенные северным ветром.
А мне каждый раз становится холодно. Так холодно, что зубы уже стучат, пальцы перестают гнуться, а замерзшие ладони намертво приклеились к гневно сверкающей жемчужине. Им больно, им трудно удерживать ее на одном месте, но сил отпустить просто нет. И у меня их тоже почти не остается. Только едкая горечь в душе и грусть, и смутное ощущение, что спасения нет и даже Ширра, где бы он ни был, уже не успеет.
А они все еще стоят – упрямый патруль намертво стоит вокруг меня, не собираясь отступать ни на шаг. Живые упорно стоят против мертвых и полны решимости продержаться еще немного.
Я слышу их тяжелое дыхание. Чувствую запах мужского пота. Но даже сейчас не ощущаю чужого страха – боль, сожаление, ярость… что угодно, но только не страх.
– Рум, что мне делать?! – в отчаянии шепчу я, чувствуя, как стремительно тают их силы.
– Танцуй, – печально вздыхает ночь. – Смотри на луну и танцуй.
Я плачу, не скрывая слез, но послушно поднимаю голову, молча взывая к своей давней сопернице-сестре.
Где же ты, луна? Где? Ты так нужна мне! Выйди из тьмы, услышь меня, вернись! Я стану твоей, я согласна, только помоги! Дай силы пережить эту ночь! Приди ко мне, спустись, ответь и подскажи: что мне делать с тем, что я вижу?!
Луна слышит, я знаю. Она всегда слышит, но несколько долгих ударов сердца все еще колеблется, словно не решаясь показаться сквозь застившую небеса тучу нежити, которая, несмотря на усилия патрульных, не стала меньше. Живая смерть. Мертвая плоть. Она жаждет еще больше крови. Жаждет смерти. Мести. Она ничего не боится и ни о чем не жалеет. Не помнит прошлого, не видит будущего и проклинает настоящее. Но при этом все еще желает быть, не зная ни удержу, ни жалости.
И луна за ней тоже желает, но,
