Метаморфозы. Тетралогия - Марина и Сергей Дяченко
Ее опять подтолкнули и подхватили, увели в сторону, изменяя траекторию, меняя судьбу. Сашка успела на долю секунды увидеть лицо машиниста за стеклом электровоза, бледное лицо с глазами как чайные блюдца. А потом ее поглотил снег.
Поезд грохотал мимо, Сашка лежала, замерев, надеясь, что в сугробе никто не разглядит полумертвую девушку с огромными крыльями, а впрочем, если и разглядят – ничего страшного, спишут на пьяные фантазии. Плохо, что и поезд видится ей чередой символов и вариаций, колеса стучат – «распад, распад», и представляется катастрофа, вывернутые рельсы, вагоны друг на друге, как собаки во время случки…
Сашка погрузилась головой поглубже в сугроб. Запустила в себя лед и холод, вымораживая знаки и символы, заново превращая их в человеческие мысли. Затих стук колес, перестала дрожать земля.
Семафор переключился. Сашка с трудом встала, чувствуя, как проникает ветер под разорванную на спине куртку. Огляделась, будто кого-то разыскивая между стволами, но в лесу, кроме нее и пары снегирей, не было ни единой живой души.
* * *
Очень трудно найти телефон-автомат, особенно если для этого надо выбрести из леса пешком, по шпалам.
– Саша?! Сашка… Ты здорова? Где ты? Я шлю сообщения, звоню, а тебя нет на связи… – Его голос звучал будто сквозь вату, еще бы: десятки тысяч километров. Почти как до Луны. Странно, что ей вообще удалось дотянуться. Наверное, он очень этого хотел – ее услышать.
– Что-то случилось? – он пытался говорить спокойно, как говорил на борту с пассажирами. – У меня вылет через полчаса… Просто скажи, что случилось?!
От звука его голоса у Сашки слабели колени. Нельзя было молчать, нельзя мямлить, но о чем говорить тогда? У него вылет через полчаса, отменить не получится. Сотни людей на борту. А если сегодня, после этого разговора, где-нибудь над океаном у него дрогнет рука?!
Она стояла в старой телефонной будке на пустом заснеженном полустанке, и серо-стальные перья вертелись смерчем возле мокрых ботинок.
– У меня разбился планшет, – сказала она, надеясь, что расстояние приглушит вранье в ее голосе. – Еле нашла будку, чтобы позвонить. Прости… не волнуйся. Счастливого полета. Свяжемся потом…
– Ты здорова?!
– Конечно, – сказала она, прижимая ладонь к заиндевевшему, в «звездочках», стеклу. – Прилетай.
* * *
Она добралась до Института к вечеру, под конец растеряв все силы, и единственная мысль, тащившая ее вперед, будто на резине, была мысль о Стерхе. Она не могла дозвониться до него, что совершенно не удивительно, но сегодня вечером в расписании стояло занятие, а занятия Стерх по своей инициативе не отменял никогда.
Значит, подняться в четырнадцатую аудиторию. Значит, выслушать все, что он пожелает ей сказать… у него, наверное, накипело, он отыщет слова, которые заставят ее, возможно, заплакать от обиды и боли. Но Сашка не боялась разбирательств – докладную Стерх не напишет. Ругать и стыдить у него есть полное право, она обязана ему не просто жизнью.
Где сейчас была бы Сашка, если бы не Стерх? Там, где Захар и все двоечники, – в безвременье? В месте хуже смерти, в замкнутом кольце, где Сашка парит над разрушенной Торпой, как опереточный злой гений, и воспроизводит единственную идею – страх?
В холле общежития без звука работал экран под потолком: «Скорая» в сугробе, горящее дерево на проводах, полицейские, врачи, перевернутые машины. Сашка остановилась на пороге и вспомнила все кадры, что она видела здесь прежде: «Заткнитесь, падальщики…»
На экране девушка с микрофоном беззвучно кричала что-то в камеру, за спиной у нее догорал дом, а в глазах скакал нездоровый азарт: ее жизнь ненадолго наполнилась смыслом. Страх оставляет по себе эйфорию; Сашка коснулась экрана, зачерпнула узенький информационный поток: всего-то ей надо было узнать, сколько в Торпе погибших. Сколько – точно – жертв?! Но девушка не ответила, она поперхнулась на экране и закашлялась, чуть не выронив микрофон. Сашка отступила: разве дело в статистике? Узнает она точную цифру – дальше что? Стерх когда-то сказал: «Пока вы верите в ваше всемогущество, вы в опасности. И все, кто рядом, в большой опасности…»
Она вспомнила о Стерхе и уцепилась за эту мысль, как за спасательную веревку. Он мне поможет, думала Сашка, стуча зубами. Всего-то и надо провернуть обратно коротенькое временное кольцо. Работа над ошибками. А потом пусть ругает, бьет ее, пусть делает что хочет; до занятия пять минут. Три минуты. Две. Одна.
* * *
– Простите, Николай Валерьевич, я опозда…
За окнами было темно, и стекла казались плоскими черными зеркалами. Сашка стояла в дверях четырнадцатой аудитории, а на месте Стерха за преподавательским столом сидел Физрук, массивный, будто космический скафандр, и очень неуместный в этом интерьере.
– А где… – Сашка запнулась, в последние секунды пытаясь поверить, что недоразумение скоро прояснится.
– Николай Валерьевич Стерх, – сказал Физрук безо всякого выражения, – больше не будет преподавать у вас на курсе, Самохина.
Сашке показалось, что ее, как сверчка, насадили на булавку. Что флюгер над ратушей проткнул ей ребра – ни слова сказать, ни закричать, только хватать ртом вытекающий, исчезающий воздух.
Она хотела сказать «нет», «не верю», «ерунда», она хотела выкрикнуть: «Где он?!» Она готова была выйти из аудитории, досчитать до пяти и войти уже правильно, и увидеть Стерха на его обычном месте.
– Я надеюсь никогда больше не слышать от вас «не буду» в учебное время, – равнодушно продолжал Физрук. – Если я предложу вам вымыть сортир после занятий, тогда отвечайте «не хочу», вы в своем праве. На занятии – пойдете и вымоете. Понятно?
– Вы не имеете надо мной власти, – шепотом сказала Сашка. – Вы не живой… даже не белковое существо. Без личности. Без памяти.
– Перестаньте. Мне. Хамить, – сказал он с расстановкой. – Не в вашем положении самоутверждаться. Вы серьезно нарушили учебную дисциплину, были за это наказаны и устроили фестиваль в городе Торпе. Вас чуть не вывернуло наизнанку и не упаковало навеки в иррациональный карман. Не могу сказать, что я бы огорчился, но правила есть правила.
Сашка молчала. Четырнадцатая аудитория плыла перед ее глазами.
– Надоело спасать котят? – желчно осведомился Физрук. – Вы наконец-то поняли, кто вы на самом деле, что собой представляете и как будет выглядеть мир, который вы создадите?
Она мысленно досчитала до десяти. Сказала после паузы, совсем другим тоном, как прилежная девочка-школьница:
– Дмитрий Дмитриевич. Я все поняла и прошу прощения. Пожалуйста, давайте вернемся в «тогда». В первое занятие после каникул, когда я сказала «не буду». Я исправлю свою ошибку.
– Это не ошибка, – он с
