Полумесяц и крест - Руслан Ряфатевич Агишев
Во время прогулки в Зимнем саду цесаревич вдруг самым неожиданным образом выразил обеспокоенность боеготовностью русской армии. По его словам, несмотря на свою многочисленность, наша армия очень слаба и серьезно уступает многим европейским армиям. Он говорил, что русские ружья никуда не годятся, подрядчики сильно обворовывают полки, поставляются гнилые продукты и ветхие мундиры, сапоги, вместо военной подготовки войска целыми днями занимаются шагистикой. Император, весьма гордившийся мощью русской армии, тут же пришел в неистовство. Его гневные слова долетали даже до нас, его Свиты, находящейся в некотором отдалении от него. Право слово, я даже испугался за цесаревича, ведь Его Высочество исключительно не выдержан в гневе.
К моему удивлению, наследник не думал успокаиваться. Более того, Александр Николаевич поставил под сомнение воинские умения самой гвардии. Он с большим сомнением в голосе спросил, а смогут ли быстро собраться на площади перед дворцом гвардейские полки в случае подачи сигнала «аларм»? Пришедшее в сильное волнение, император покрылся красными пятнами и, ничего не ответив, направился к нам. Подойдя к ан-шеф генералу Паскевичу, командиру Семеновского гвардейского полка, Его Величество приказал подать сигнал «аларм» войскам Санкт-Петербургского гарнизона, которые должны были через три часа собраться на дворцовой площади в полном вооружении и припасами на неделю пути. Ан-шеф генерал молодцевато прищелкнул каблуками и, придерживая саблю, побежал исполнять приказ. Видит Господь, его столь бравый и молодцеватый вид вселил в меня твердую уверенность в мощи нашей армии. Боже, как же я ошибался…
Сразу же после этого Его Величество и Его высочество, не разговаривая друг с другом, пошли к дворцовой площади. За ними двинулись и мы, сопереживая за судьбу цесаревича.
… Минуло три часа, четыре, затем и пять часов, однако, к нашему прискорбию, площадь оставалась абсолютно пустой. На брусчатке не стояло ни единого гвардейца. Лицо императора к этому моменту было чернее самой черной тучи, готовой разродится сверкающими молниями. Я боялся признаться себе, что теперь грозило командирам Семеновского и Преображенского полков.
Первые семеновцы появились лишь через шесть с половиной часов. На площадь въезжали всадники на взмыленных конях и тут же начали строиться в единое каре. Их командиры кричали, надрывая горло. Пытались с местами солдаты. Боже, как этот строй разительно отличался от того, что мы все видели на праздничных парадах. Чуть позже стали прибывать и преображенцы, выглядевшие ничуть не лучше, чем первые. Разрозненные, вспотевшие, растрепанные с лицами цвета пареной свеклы, многие из них едва держались в седлах.
Едва каре построилось, как Его Величество подошел к первому же солдату, высокому детине с щеголеватыми усиками и здоровенным фингалом под глазом. Император приказал преображенцу показать содержимое его рюкзака. Тот некоторое время мялся, словно не мог понять обращенные к нему слова. Только после громкого окрика рюкзак был снят с коня и раскрыта его горловина. Взглянув внутрь, император сразу же разразился гневной тирадой, из которой лишь единичные слова были достойны для произнесения на светских раутах. Он начал вытаскивать из рюкзака и бросать на брусчатку площади самые разные предметы — бутылка вина, несколько глиняных стаканов, кусок сала в серой тряпице, коробочка для табака и… женские панталоны'.
Отступление 19.
Ибрагимова М. И. Имам Шамиль. Книга 1. В 2-х кн. М., 2012.
«…Сила фанатичного поклонения имаму достигла значительных высот, вознося его фигуру на недосягаемый пьедестал. Ему стали приписывать удивительные вещи, о которых раньше можно было услышать лишь в сказках и древних легендах — неуязвимость для пуль и кинжалов, неимоверную силу десяти джигитов, умение разговаривать с животными и т. д. В одном из дошедших до нас свидетельств, записанных русским офицером в селении Кара-юрт, жители рассказывали о том, что имаму Шамилю Всевышний даровал великую милость и умение оживлять живых существ. Приводились десятки примеров животных и людей, которые были воскрешены».
8. Мы свой, мы новый мир построим
Старинный торговый тракт, сжатый нависшими над нею скальными кряжами, медленно поднимался вверх. Лежавшие под ногами тесанные плиты помнили еще древние арабские караваны, возившие шелк и специи, видели причудливые повозки генуэзцев. Здесь же проходили в свое время сторожевые отряды монгольских туменов, грабивших встречавшиеся на их пути селения и крепостицы. На много позже захаживали казачьи шайки авантюристов, искавших новые земли.
Правда, Рината и пару горцев, что сейчас прятались за невысокой скалой, эти перипетии истории совсем не интересовали. Они, затаив дыхание, следили за то и дело вспыхивающим и искрящим огоньком, что бежал по тоненькому пороховому следу к соседнему скальному кряжу. Там, в специально выдолбленном углублении, находящимся в прямо в основании нависшего над дорогой скальной громадины, лежали пять бочек с первоклассным английским порохом. Свой, плохо просушенный, комковатый, для таких целей совсем не годился.
— Что лыбитесь? — увидев смеющиеся рожи своих ближников, прошипел Ринат. — Лучше уши пальцами заткните и рот откройте. Здесь горы. Звуковая волна так может дать, что все мозги выбьет… Если найдет, — он вновь повернул голову в сторону пороховой дорожки, ведущей к закладке, и прищурил глаза. — Ну, господа присяжные заседатели, лед тронулся…
В этом сидевший совсем рядом его секретарь, Амирхан, с удивлением спросил:
— Какой лед, господин? Здесь же одни камни и земля.
Ринат, даже не поворачиваясь, что-то прошипел неразборчиво и махнул рукой. Про себя же подумал об осторожности. «Опять меня несет, б…ь, по волнам. Чуть отвлечёшься и начинается! И так уже из-за русского мата на меня косится. А что делать? Где взять другой? У горцев он совсем не такой. Может на других языках попробовать материться, если уж приспичит?».
Как некстати у него в голове всплыла когда-то прочитанная история про боцмана, ходившего на одной посудине после революции 17-го года. Тот был отчаянный матерщинник, каких еще свет не видывал. Причудливые матерные загибы с поразительной легкостью вылетали из его рта, заставляя краснеть даже видавших виды морских волков. Однажды он поставил на кон в карты возможность материться и проиграл. Не в силах как-то иначе общаться с подчиненными и нести службы, он выпросил у корабельного врача справочник по медицине (по болезням) и выписал оттуда все самые неблагозвучно звучавшие латинские термины. Посидев над списком несколько ночей, боцман выучил латинские слова так, что они стали у него от зубов отлетать. Со следующего дня он начал новую жизнь. Непонятная латиница, склонявшаяся моряком на все лады, на слух воспринималась еще обиднее русского мата. Матросы взвыли. Мол, раньше они хоть понимали, как их называли. Сейчас же один боцман ржет, а остальным обидно. В конце концов, боцмана освободили от его слова и все вернулось на круги своя.
— Тоже может на латиницу перей…
В этот момент «мир остановился»! Ахнуло с такой силой, что прессованный воздух от ударной волны едва не вдавил их в камень. Гора тяжело вздохнула, словно устала за тысячелетия жизни. Вспухла всем своим телом и начала двигаться. Примерно на середине, где и был заложен заряд, побежали крупные трещины, на глазах превращавшиеся в глубокие расщелины. Наконец, с хрустом верхняя часть скалы накренилась и поползла вниз к дороге. По пути она собирала с собой все, что только встречалось: безразмерные валуны, куски раздавленных деревьев, тонны земли и раскрошившихся камней.
— Лежать, вашу мать! — орал на своих пытавшихся встать ближников, оглушенный Ринат. — Лежать, я сказал!
Лишь когда висевшая в воздухе каменная взвесь и пыль начала оседать, Ринат высунулся из своего укрытия. Первый же брошенный вниз взгляд показал, что эта дорога была надежна отрезана от равнины. Сейчас здесь было не пробраться ни пешему, ни конному. Оставалось взорвать еще три или четыре таких же пороховые мины и окончательно перекрыть все наиболее удобные и проходимые для войск дороги на Кавказ.
Изолирование кавказского региона со стороны восточного соседа, готовящегося к очередному наступлению, было частью его плана по развитию Кавказа. Таким нетривиальным способом он надеялся лишить русские войска возможности использовать артиллерию и, собственно, максимально затруднить продвижение в глубь его территории. Насколько он понимал, без массированного применения артиллерии русских войскам будет очень сложно, а точнее практически невозможно, брать горские селения.
