Марк Сиддонс - Избранница ночи
Раздался восторженный рев. Клемансаль медленно повернул коня и направил его вдоль берега прочь от места схватки. Свита последовала за ним.
Солдаты, подождав некоторое время, пока начальники отъехали подальше, набросились на девушку.
Соня пыталась сопротивляться, и двое из них, получив по резкому точному удару, с воем покатились по песку, но противостоять дюжине солдат она не смогла. С нее сорвали одежду и распластали на земле, между тем как командир отряда под одобрительные выкрики и гогот остальных расстегивал пояс, поглядывая на девушку алчным похотливым взглядом. От нетерпения пальцы его тряслись, и железная пряжка никак не поддавалась.
Соня, похолодев от ужаса и омерзения, смежила веки, чтобы не видеть перекошенные от возбуждения рожи аквилонцев, больше напоминавших в этот момент морды обезумевших зверей.
«Конец…— подумала она.— Скорее бы убили…»
* * *— А девка-то очень даже ничего, хоть и немая,— обронил один из свиты генерала.— Может быть, стоит забрать ее в город, чем оставлять этим олухам?
— А…— зевнул Клемансаль, потирая шею,— девкой больше, девкой меньше…
— Генерал, а ведь я эту красотку, кажется, где-то уже видел,— вдруг заметил кто-то из ехавших сзади.— Имел, можно сказать, дело…
— Мало ли кого мы имели,— хохотнул Клемансаль не оборачиваясь.— Я вот всех и не упомню. А где ты ее, собственно, видел? — лениво осведомился он.
Офицер пришпорил коня и подъехал к Клемансалю, его круглое лицо выражало угодливое желание быть полезным:
— Когда мы были в походе с госпожой Атлией. Конечно, это та самая девка — уж больно рыжая, ни с кем не спутаешь, да и брыкаться горазда. Кенида тогда очень интересовалась всей семьей этой красотки…
— Хм! — засмеялся Клемансаль.— Значит, эта дура Атлия ее упустила… Постой-ка.— Он остановил коня.
«Если эта девка представляет ценность для Атлии, то она, без сомнения, сможет пригодиться и мне!» — быстро пронеслось у него в голове.
Больше всего Клемансаль любил деньги. За деньги можно купить почти все, а за много денег очень много всего, любил повторять он к месту и не к месту.
— Постой, говорю,— повторил он и повернул коня.— Скачи назад,— Клемансаль указал рукой туда, где толпа солдат с хохотом и гиканьем окружила Соню,— и скажи, чтобы прекратили, ублюдки вонючие…
«Может быть, за одну рыжую девку я сдеру с этой суки Атлии столько, что можно купить целый гарем. Глупо отказываться от такой возможности!»
Командир отряда наконец справился с застежкой своих штанов, но не успел сделать шаг к распростертому на песке, выгнувшемуся дугой телу, как к ним подскакал офицер из свиты;
— Отставить! — гаркнул он.
Горестный вздох разочарования пронесся по толпе солдат, а их командир так и застыл со спущенными штанами и открытым от неожиданности ртом.
— Пасть захлопни да спрячь лучше свое хозяйство! — рявкнул офицер, указывая рукой на вздыбленную плоть.— Не видишь, что ли, болван, кто сюда едет!
Клемансаль уже был рядом. Солдаты расступились, и он с явным любопытством взглянул на нагое тело, которое удерживали четыре дюжих аквилонца.
«Он прав, если даже рыжая красотка не понадобится Атлии, с радостью оставлю ее себе. Пожалуй, я ошибся, и для простых воинов она действительно слишком хороша. Экая длинноногая! А бедра и грудь, у-у-у! — Он удовлетворенно причмокнул губами.— Как это я сразу не разглядел? Непростительное легкомыслие!»
— Посмотри внимательнее.— Он подозвал офицера, который сообщил, что вроде бы признал Соню.— Она?
Офицер, осклабившись, уставился на девушку.
— Не сомневайся, командир. Это дочка купца Келемета. Теперь я точно вспомнил,— ответил офицер, и Соня непроизвольно вздрогнула, услышав имя отца.
— Хм! — Клемансаль, заметив это, подъехал ближе и кольнул ее кончиком меча в грудь,— Ты не немая и не глухая, сучка! Меня не проведешь,— развеселился он, и даже боль в затылке оставила его на время.— Ты не ошибся,— повернулся он к офицеру.— Молодец! Хорошая память! Заслуживаешь поощрения.
Аквилонец вытянулся в седле, и на его плоском лице расплылась довольная улыбка:
— Рад стараться!
— Вот, вот,— важно кивнул Клемансаль.— Должное старание всегда приносит успех.
Все замолчали, ожидая дальнейших указаний.
— Ну ладно.— Клемансаль, не сводя взгляда с Сони, перебирал поводья.— Сейчас мне некогда. Переправь вместе со всеми на наш берег,— обернулся он к офицеру с плоским лицом.— Когда вернемся в Велитриум, бросишь в подземелье. Я сам с ней разберусь. И гляди — отвечаешь головой!
Он повернул коня и медленно удалился в сопровождении своей свиты.
«Некоторое время у меня есть,— подумала Соня.— Самого страшного не произошло. И пожалуй, хорошо, что они не успели меня убить».
* * *За Соней с лязгом захлопнулась железная дверь. Свет проходил только через узкое оконце в толстой каменной кладке, скорее это даже и нельзя было назвать окном, просто щель для того небольшого доступа воздуха, дабы узники не задохнулись в каменном мрачном мешке.
В углу камеры был навален ворох соломы, и Соня проводила на нем почти все время, обхватив руками колени и недоумевая, почему о ней никто не спрашивает. Ее даже на допрос не вызывали… Раз в день окошечко в двери открывалось, и стражник протягивал ей миску какой-нибудь похлебки, кувшин воды и пару лепешек. После этого связь с внешним миром прерывалась до следующего раза.
Иногда девушка слышала шуршание за дверью и догадывалась, что охранник подглядывает за ней в глазок. Соня пробовала было обменяться со стражником парой слов, но тот не отвечал на ее вопросы и, молча передав еду, захлопывал окошко.
«Что же, меня бросили сюда до конца дней,— с недоумением и ужасом думала Соня.— Или просто забыли?»
Девушка не знала, что Клемансаль в тот же день отправил гонца к Атлии и теперь до его возвращения не испытывал к ней особого интереса, надеясь в первую очередь на хорошую мзду от кениды. Так прошло несколько суток, которые не отличались одни от других: сумрачный день с хлопаньем окошка в двери, совсем темная ночь.
Сначала девушка была настолько подавлена своим заточением, что несколько дней просидела или пролежала на соломенной подстилке, но потом, вспомнив слова Гуинхея о том, что тело не должно находиться в покое, начала делать те упражнения, которым ее научили.
Чтобы одежда не мешала, она сбрасывала ее с себя и занималась в одной рубашке, тем более что от движения ей становилось жарко. Соня занималась на совесть — так, как требовал от своих учеников Гуинхей, и очень скоро почувствовала, как к ней стало возвращаться ее обычное настроение и, самое главное, потерянная было надежда на скорое избавление.
