Джон Норман - Пленница Гора
Больше двух дней ушло у Тарго на отбор невольниц, каждая из которых немедленно переводилась в наш барак. С нами они не спешили познакомиться и старались держаться обособленно. Еще день потребовался на их клеймение. Все это время наша новая девушка, Рена из Лидиса, провела в бараке связанная, в ошейнике, цепь от которого была прикреплена ко вделанному в стену тяжелому металлическому кольцу. Только для кормежки с нее снимали капюшон и вынимали кляп изо рта. Она целыми днями просиживала в углу комнаты, обняв колени руками и положив на них закрытую капюшоном голову.
На меня возлагались обязанности по ее кормлению. Когда я впервые сняла с нее капюшон, она забросала меня просьбами помочь ей бежать или передать ее просьбу тому, кто сможет ее освободить. Такая наивная! Да за одни лишь подобные разговоры меня могут либо избить до смерти, либо до конца жизни сделать калекой! “Замолчи, рабыня!” – бросила я, снова надевая на нее капюшон и затыкая рот кляпом. Я не стала ее в этот раз даже кормить, чтобы она лучше запомнила преподнесенный урок. Я сама съела предназначенную ей утреннюю и вечернюю порции мяса. На следующий день, когда я сняла с нее капюшон, в глазах у нее стояли слезы, но возобновлять своих глупых разговоров она не посмела. Я в полном молчании вкладывала ей в рот куски мяса и дала напиться воды. После этого я снова надела на нее капюшон и вставила в рот кляп. Подумаешь – важная персона! Из высшей касты! Я буду обращаться с ней, как она того заслуживает – как с обыкновенной рабыней!
Рядом с невольничьими бараками Хаакона находились принадлежавшие ему помещения для содержания тарнов и взлетные площадки. Я подолгу наблюдала, как эти громадные птицы в закрывающих им глаза кожаных капюшонах расправляют свои могучие крылья и с резкими, пронзительными криками рвут хищными клювами брошенные им куски сырого мяса. Иногда они почему-то вели себя беспокойно, срывали с голов капюшоны и, казалось, готовы были вот-вот наброситься на ухаживающих за ними смотрителей. Ветер, поднимаемый взмахами их крыльев, был настолько силен, что вполне мог свалить с ног стоящего рядом человека, а хищный клюв и длинные, изогнутые когти выглядели столь устрашающе, что, думаю, птице не составило бы большого труда разорвать человека на части. Они внушали мне такой ужас, что даже отделенная от них тремя стенами толстых металлических прутьев, отгораживающих невольничьи бараки и поле для тарнов во владениях Хаакона, я не чувствовала себя в безопасности. Время от времени то одна, то другая птица внезапно оглашала воздух пронзительным криком, и все остальные тарны в этой громадной клетке срывались со своих насестов и принимались бить крыльями или бросаться грудью на металлические прутья.
Я не знаю, почему все женщины испытывают такой страх перед тарнами, но сама я их действительно боялась. Большинство мужчин, кстати сказать, тоже. Редкий человек решится приблизиться к тарну. Говорят, птица каким-то образом чувствует, кто из людей по своей природе тарнсмен, а кто нет, и никогда не подпустит к себе человека, не являющегося тарнсменом. Она разорвет его в клочья. Неудивительно, что редкий человек отважится к ней подойти. В Лаурисе из своего барака я часто видела смотрителей за тарнами, но за исключением самого Хаакона, никто из наездников, тарнсменов, поблизости не появлялся. Они казались мне людьми дикого, необузданного нрава и, принадлежа к касте воинов, большую часть времени проводили в кулачных поединках, азартных играх и пьянстве в тавернах Лауриса, где прислуживающие им рабыни изо всех сил пытались обратить на себя их внимание и затащить в расположенные в задней части каждой таверны отдельные кабинеты. Нет ничего странного в том, что многие мужчины, даже из касты воинов, испытывали зависть и глухую ненависть к высокомерным, удачливым тарнсменам, всегда находящимся на гребне опасности и в самой гуще удовольствий, что непременно накладывало на них неизгладимый отпечаток и проявлялось в их гордой, мужественной осанке и дерзком, решительном взгляде.
Хаакон также был тарнсменом. Этот бородатый, громадного роста мужчина с неизменно хмурым выражением лица вызывал у меня неподдельный ужас.
Тарго, казалось, тоже испытывал беспокойство, ведя с ним дело.
Мы провели в невольничьих бараках, арендованных Тарго у Хаакона, расположенных на северной окраине Лауриса, шесть дней. На второй день, утром, меня с четырьмя другими девушками повели в город, чтобы мы помогли принести закупленные там припасы. Нас соединили в караван узким кожаным ремнем с петлями на шеях. Сопровождали нас двое охранников. На оживленной торговой улице один из охранников отсоединил меня от девушек и повел в какой-то дом, а остальные невольницы отправились, как и было запланировано, на рынок. Охранники договорились, что на обратном пути с рынка караван с невольницами остановится у этого дома, где мы с моим охранником будем их дожидаться. Здесь меня снова присоединят к общему каравану и выделят причитающуюся часть закупленной на рынке провизии, которую я понесу, как полагается каждой рабыне, удерживая на голове.
Я уже дважды просила охранников взять меня в город за провизией и позволить нести с рынка кувшин с вином. Юта научила меня ходить так, чтобы налитая в кувшин жидкость не разливалась, и мне это очень нравилось. Мне приятно было ловить на себе восхищенные взгляды мужчин. Вскоре я научилась носить на голове кувшин с вином не хуже любой другой девушки, даже самой Юты.
Дом, в который меня потом водили еще четыре раза, был домом медицины. Я хорошо запомнила длинный коридор и расположенный в закутке кабинет для обследования рабынь.
В первый день меня внимательно осмотрел какой-то врач – спокойный, сдержанный человек в зеленом одеянии, свидетельствующем о его принадлежности к касте медиков. Инструменты, которые он при этом использовал, и вопросы, которые он задавал, очень напоминали подобную процедуру в любой поликлинике Земли. Особый интерес в его довольно примитивно обставленном кабинете у меня вызвали так называемые энергетические светильники – горианское изобретение. Хотя кабинет был залит ровным ярким светом, я нигде не заметила ни лампочек в светильниках, ни тянущихся к ним проводов или каких-нибудь батарей. Некоторые инструменты также были далеко не так примитивны, как можно было ожидать на этой рабовладельческой планете. На столе у врача, к примеру, стоял небольшой прибор с широким штативом, экраном и прозрачной пластиной внизу. Врач устанавливал на пластину нанесенный на стекло мазок из взятой у меня крови или мочи, и на экране тут же появлялось их увеличенное во много раз изображение. По принципу действия прибор очень напоминал микроскоп, но у него не было ни подсвечивающих зеркал, ни окуляров с увеличительными стеклами. Врач бросал на экран мимолетный взгляд и тонкой пипеткой иногда добавлял на мазки несколько капель каких-то жидкостей. Во время моего первого визита к врачу медик с охранником большую часть времени, казалось, совершенно не обращали на меня внимания и были заняты малопонятным для меня разговором. Мне же оставалось только отвечать на скупые вопросы врача, что я и делала со свойственной для меня пунктуальностью. Нельзя сказать, что врач был в чем-то недобр ко мне, но он обращался со мной как с каким-то животным. Когда меня не осматривали, я вынуждена была стоять на коленях в углу кабинета, а врач с охранником обсуждали меня так, словно меня здесь не было.
