Прикосновение хаоса - Скарлетт Сент-Клэр
Персефона вздохнула и закрыла глаза. Как только она это сделала, она почувствовала, что мир вокруг нее затих. Ни звука не просачивалось в ее пространство, заполненное гневом, болью и беспокойством. От этого у нее звенело в ушах, сердце бешено колотилось, и она воспользовалась этим ощущением, чтобы привлечь темную сторону своей магии. Это была та часть ее, которая болела и бушевала, та, которая больше не верила, что миром правит доброта.
Ты моя жена и моя королева.
Голос Аида эхом отдавался в ее голове. От этого у нее по спине пробежали мурашки, сердце сжалось. От звука родного голоса на глаза навернулись слезы, а грудь сдавило так, что легкие почти лишились воздуха.
Ты – все, что делает меня хорошим, – сказал он. – А я – все, что делает тебя ужасной.
Она проглотила комок, застрявший у нее в горле. Раньше она бы воспротивилась этим словам, но теперь она понимала, какая сила кроется в том, что ее боятся.
И она хотела, чтобы ее боялись.
Где же ты? – спросила Персефона, отчаянно желая, чтобы он появился рядом с ней, где ему самое место, ведь чем дольше она оставалась одна, тем мрачнее становилась ее энергия.
Жду, чтобы провести тебя сквозь тьму, если ты выведешь меня к свету.
Ее сердце стало тяжелым, словно камень, оно будто сковало грудь…
Ты нужен мне, – прошептала она.
Я у тебя есть, – ответил Аид. – Нет места, где заканчиваешься ты и начинаюсь я. Используй меня, дорогая, как ты делала это для своего удовольствия. В твоей боли есть сила.
Да, это была боль.
Она исходила от нее, глубокая печаль, которая настолько стала ее частью, что это казалось нормальным. Персефона не могла вспомнить, кем она была до того, как пустота горя заполнила ее сердце.
Теперь, когда меня нет, ты стала чем-то большим, – сказала Лекса.
Персефона крепко зажмурилась от жестоких слов своей лучшей подруги, хотя и знала, что это правда. Странно, что жизнь дает силу перед лицом потери, и еще более странно, что человека, который больше всего гордился бы ею, сейчас не было рядом.
Я знаю твою правду, – сказала Лекса. – Мне не нужно быть свидетельницей этого.
Что-то пронзило Персефону – боль, такая глубокая, что она едва могла ее выдержать, и когда она открыла глаза, ее зрение обострилось. Ее сила ждала, послушная ее воле, пламя охватывало ее тело. На мгновение все стихло, и она почувствовала присутствие Аида, как будто он подошел к ней сзади и обнял за талию.
Накорми свою силу, – приказал он, и от его теплого дыхания у своего уха она закричала.
Ее страдания стали реальными и живыми, ее магия собралась вокруг нее, затопила подземный мир, затемнив небо. Тени слетели с ладоней Персефоны, превратившись в твердые копья, и пронзили химер и Гидру. Воздух наполнился какофонией пронзительных криков и пронзительного рева, и это подпитывало магию, заставляло проникать еще глубже, пока земля не начала дрожать, а под Гидрой и горами Тартара не стала зыбкой. Толстые спруты вырвались из пропасти, вцепились в большие когтистые лапы Гидры и в то, что осталось от ее голов, затягивая монстра к себе в бездну до тех пор, пока ее крики не смолкли.
Магия Персефоны темными волнами поднималась и над Иапетом, а сила Гекаты помогала ей, загоняя титана все дальше в его горную тюрьму, хотя он отчаянно сопротивлялся, раскинув руки и протягивая их к еще открытому небу. Тьма магии поднималась, спутывая волосы Иапета и ослепляя его, затекая в открытый рот. Он выл от гнева, пока в горле у него не пересохло и он больше не мог издать ни звука, а когда его накрыло с головой, магия еще усилилась, и горы Тартара засияли на фоне темного горизонта, как обсидиан.
Проливаясь с вершины, которая недавно была ладонью Иапета, а теперь застыла в твердом камне, магия продолжала накапливаться, исправляя разбитое небо. Когда все было кончено, Персефона опустила руки – и собственная сила ударила ее, рикошетом пройдя сквозь нее. Персефона задрожала, но устояла на ногах. Она почувствовала что-то мокрое на своем лице, и когда потянулась, чтобы коснуться рта, обнаружила кровь.
Она нахмурилась.
– Сефи, ты была потрясающей! – сказал Гермес, появляясь перед ней. Он заключил ее в крепкие объятия. Несмотря на то что его доспехи впивались ей в кожу, она приветствовала его.
Когда он поставил ее на ноги, она поняла, что стоит перед Аполлоном, Гекатой и Цербером. Цербер все еще был в образе большого трехголового монстра. Он неторопливо подошел и нежно потерся одним из носов о ее руку, из всех трех пастей капала слюна и кровь.
Ей было все равно, она погладила каждую из голов.
– Хорошие мальчики, – сказала она. – Очень хорошие мальчики.
На лугу внизу души ликовали. Обычно их энтузиазм поднимал ей настроение, но сейчас она почувствовала страх.
Выдержит ли ее магия? Сможет ли она уберечь их?
Ее взгляд переместился на горизонт – странная вершина теперь соединяла горы Тартара с небом. Она понятия не имела, как создала ее, но она точно знала, что питало ее магию. Она все еще чувствовала, как эмоции эхом отдаются внутри нее.
– Мне нравится, – сказал Гермес. – Это искусство. Мы назовем ее… Расплата Иапета.
Персефона подумала, что это больше похоже на шрам на царстве Аида, но, возможно, он все исправит, когда вернется домой.
Будто что-то густое и липкое застряло у нее в горле – она не могла сглотнуть. Она повернулась, чтобы посмотреть на всех, вглядываясь в каждое лицо, как будто в одном из них мог содержаться ответ на ее самый главный вопрос, и спросила:
– Где Аид?
Глава II. Аид
Его разбудило жжение в запястьях. Головная боль, раскалывающая череп, не давала ему полностью открыть глаза, но он попытался, застонав – мысли разбивались вдребезги, как стекло. У него никак не получалось собрать все по кусочкам, вспомнить, как он сюда попал, поэтому вместо этого он сосредоточился на боли в своем теле – металл врезался в ободранную кожу на запястьях, ногти впивались в ладони, пальцы пульсировали от неестественного скрученного положения, хотя они должны были сжимать кольцо Персефоны.
Кольцо. Оно исчезло.
Внутри нарастала истерика. Он наконец открыл глаза и обнаружил, что находится в маленькой темной камере. Кто-то подвесил его к потолку, обмотав той же тяжелой сетью, которая отправила его на землю в тюрьме Минотавра.
Вдруг он понял, что не один
