Сердце Эрии - Эйлин Рей
– Что ж, так давайте выпьем за эту ложь, – предложил Сказочник.
Он поднял руку, и Отреченная повторила его жест. Глиняные чашки глухо стукнулись, и в этот же миг воздух пронзил женский крик.
Голоса на берегу разом стихли.
На горизонте в золотом свете восходящего солнца раздувались темно-синие паруса.
Часть 1. Клаэрия
Призраки, которые не знали любви
191 год со дня Разлома
13-й день третьего звена
Никто не знает, что появилось раньше: вытянулась к звездам круглая башня, а после вокруг сомкнулись горы, проглотив решившее потягаться с ними в величии сооружение, или же башня упала с небес, подобно каменному копью насквозь пронзив горную громаду.
Эта башня казалась древнее самого Гехейна: она брала свое начало на утесе, где без устали выл свирепый ветер, и наблюдала оттуда за Свальроком заколоченными глазницами брошенной часовни. Серая лестница вилась из подпола, прорубая путь в пещеру, где скрывалось истинное величие древнего сооружения, врезалась в стылую землю и утопала в ее недрах на бесчисленное количество этажей – сколько их было, не знал никто. Шинда столетиями жили в сумраке пещеры, но боялись тьмы, что царила под ногами, – она не отступала даже перед жарким светом факела, стискивала легкие, отнимая воздух, и до смерти пугала тех, кто считал себя мертворожденным.
Поэтому Эскаэль так любила эту башню – за страх, который та внушала ее собратьям.
Девочка часто пряталась на самом высоком балконе: перила здесь поросли влажным мхом, а вода, капающая с низко нависшего потолка, скапливалась в изломанных трещинах на полу. Эскаэль любила созерцать полуживой город с высоты, на которую не боялись подниматься лишь летучие мыши. А в самые тягостные дни, когда бремя существования в этом месте давило на плечи, будто рухнувшие с опор пещерные своды, она поднималась на пару пролетов выше и сидела на холодных ступеньках в полной темноте, прислушиваясь к завываниям ветра по ту сторону запертой двери. Здесь же Эскаэль хранила стальной прут, тяжесть которого успокаивала: ее ключ к свободе всегда был наготове. Достаточно подковырнуть ржавый замок и вырвать его из трухлявого дерева…
Там, наверху, властвовало палящее солнце, которое могло выжечь всю боль, что копилась в сердце Эскаэль, и освободить несчастную детскую душу.
Но пока она так и не решилась на побег.
Сегодня в ее душе царил штиль, и девочка сидела на балконе.
В тонкие расщелины в сводах необъятной пещеры сыпалась пыль, сброшенная ветром с горных пиков, и одинокие крупицы последнего снега, медленно кружащиеся в бледных лучах солнца. Смертоносный золотой свет изорванными лоскутами усеял выложенные мрамором улицы и согревал крошечные сады между домов с плотно запертыми ставнями – за ними, будто норки, пойманные в капкан, тряслись от страха шинда. И Эскаэль не могла сдержать улыбку при этой мысли: их страх радовал. Иногда она представляла, как солнце выжжет этот город, и тогда ей самой больше не придется бояться ночи, когда свет погаснет над людскими землями, а тьма затопит пещеру, и собратья покинут свои дома.
Днем Тао-Кай – город, выстроенный теми, кто был древнее Ольма и его детей, теми, кто покинул этот мир задолго до вторжения новых богов, и теми, кто не оставил после себя ничего, кроме опустевших руин, – был прекрасен и молчалив. Лишь в некоторых его уголках жизнь не переставала бурлить никогда – там, куда не дотягивались опаляющие лучи, где царил извечный полумрак и сияли золотом цветы на колючих, изнывающих от жажды кустарниках. Но даже с самой высокой башни Эскаэль могла разглядеть только пеструю россыпь огоньков во тьме.
– Это для тебя! – раздался мальчишеский голос, и на потертую, залатанную подушку рядом с девочкой опустился сверток.
Эскаэль положила его на колени и неспешно развернула сальную, пропахшую плесенью тряпицу: в ней лежала книга – название давно стерлось о чужие пальцы, страницы пожелтели от времени, а кое-где оказались надкушены термитами, но текст каким-то чудом уцелел. Девочка вскинула удивленный взгляд и тут же прикусила щеку изнутри, сдерживаясь, чтобы не отвернуться, – она не любила смотреть на брата. Каждый раз, когда взгляд касался его лица, она видела в нем саму себя: те же острые скулы, мертвенно-бледная кожа, белоснежные волосы, которые Викар не стриг до тех пор, пока сестра не касалась ножницами собственных кос, и самое главное – глаза, зеркально отражающие ее. Правый – светло-серый, левый – ярко-зеленый. Увиденное Эскаэль не нравилось.
– Ты поднимался к людям? – сипло спросила девочка.
– Не совсем, – признался брат, беспечно пожав плечами. – Пару недель назад я случайно забрел в сон приезжего торговца. Навестив его еще несколько раз, я убедил старика в том, что ему грозит смертельная опасность и отвадить беду поможет лишь подношение к алтарю забытых богов – ну к тому, что у западных пещер. И вот его первый дар.
Викар лучился от самодовольства, и Эскаэль не сдержала легкой улыбки.
– Может, однажды ты все-таки научишь меня читать? – Мальчик сел на подушки рядом с сестрой и моляще посмотрел на нее.
Улыбка сползла с девичьих губ, которые сжались в тонкую линию – она показалась брату острее отцовского лезвия, – и мальчик резко сник.
– Прости, – пролепетал он. – Я помню, что ты не можешь объяснить, как понимаешь все эти языки и что на самом деле значат все эти символы… Но, может, однажды ты все-таки сумеешь в этом разобраться?
– Зачем мне разбираться? Я их понимаю – этого достаточно, – отрезала девочка и накрыла потрепанную книжку ладонью, будто опасалась, что после брошенных слов Викар попытается ее отнять. Но, на ее счастье, он был слишком труслив.
Тишина опустилась на балкон, нависла над близнецами, как нависала тень башни, оберегающая от солнечного света. Она не угнетала, не давила, наоборот – нежно льнула и согревала подобно волчьему меху, как тот, что носила на своих плечах мачеха; девочка никогда не касалась серого плаща, но любила представлять его мягкость на своей коже.
Эскаэль любила эту уютную тишину – она была ее безопасным пристанищем с того дня, как Атрей научилась говорить.
Близнецы росли, зная лишь ненависть. Их унижали и оскорбляли даже Опустошенные, вымещая злость на детях, которых некому было защитить, – мачеху забавляло происходящее, а отец не замечал ничего с высоты своего гранитного трона. С годами Эскаэль научилась защищать свое сердце от режущих слов, научилась избегать шинда, населявших королевский дворец, – она пряталась в лабиринте коридоров, заслышав чужие шаги, и умела по их тяжести различать собратьев.
Она научилась многому. Но Атрей научила ее страху.
– Ты все еще не хочешь спуститься туда? – вдруг нарушил тишину Викар. Его мечтательный взгляд был направлен к городу внизу.
Эскаэль не спешила отвечать. Брат знал, что она скажет, но раз за разом продолжал заводить этот разговор, который всегда заканчивался одинаково – ссорой.
– Я был там, – вновь заговорил Викар, когда молчание затянулось. – За стенами дворца всё иначе. Там нас не ненавидят и ни в чем не винят. Там не боятся признавать правду: младенцы стали рождаться мертвыми задолго до нашего с тобой появления.
– Не будь таким наивным, Викар, – резко оборвала его сестра. – Если в прошлый раз они не окунули тебя головой в чан с испражнениями, это не значит, что они пощадят или примут тебя как родного в следующий. Мы всегда будем для них чужими – постыдным проклятым пятном в океане чистой крови. И что бы они ни говорили, их всегда будет злить, что после стольких лет и детских смертей родились и выжили именно мы. Их будет злить, что наши оскверненные человеческой кровью тела не опустошены и их переполняет Сила.
Мальчик раздосадованно опустил голову и прошептал:
– А жаль…
Эскаэль вопросительно изогнула бровь, и Викар забормотал еще тише:
– Иногда я завидую Опустошенным. Они не испытывают голода. Сила не выжигает
