Циклоп - Генри Лайон Олди
— Позже, — заупрямилась Красотка. Чистюля до мозга костей, она мылась при любом удобном случае, пока могла это делать без посторонней помощи. Когда же метаморфозы зашли слишком далеко, чистюля превратилась в замарашку. — Здесь слишком холодно.
— Врешь.
— Холодно.
Врешь, одними губами повторил он.
— Не спорь со мной! Ты смотрел перстень Газаль-руза?
— Да.
Турмалин, оправленный в золото, остался в прошлом. Речь шла о другом перстне. Дерево, прочней стали, выгнутое троицей змеиных колец. В пасти змеи — нешлифованный гранат. О кольцах Злого Газаля ходили легенды. Меряя землю из конца в конец, он привозил драгоценности со всех краев света. Отыскивал добычу в мертвых пирамидах, проникал в руины храмов, затерянных в джунглях. Это было опасно даже для сильного мага, но игра стоила свеч. Находки впоследствии доводилось подгонять под Газаль-руза — Красотка выполнила уйму его заказов. Циклоп дивился, как можно шевелить руками, обремененными грудой металла и камней. Кое-кто, разделив удивление Циклопа, проверял охотника за перстнями на прочность, и отправлялся в преисподнюю — до скончания веков помнить, каким шустрым бывает Злой Газаль в миг опасности.
— Справишься?
— Да.
— Когда сделаешь, принеси мне. На всякий случай.
— Не доверяешь?
— Принеси. Хочу поверить, что еще жива.
— Жива! — заорали из угла. — Жив-жив-ва!
На жердочке, в клетке из прутьев, сидела Дура — сипуха Красотки. Охристо-рыжие крылья, казалось, выточил резчик из пейзажной яшмы. А небрежный владелец статуэтки — ах, я такой неловкий! — засыпал оперение Дуры жарким пеплом. Белоснежная грудка, лицевой венчик тоже белый, в форме сердечка. Под глазами — перышки цвета ржавчины. Хорошо знакомый с попугайскими манерами сипухи, Циклоп остался равнодушен к птичьим воплям.
— Жив-жив-ва!
— Спасибо, — шепнула Красотка. — Спасибо, дурочка…
— Дур-ра!
— Дай ей цыпленка…
Взяв кусочек мяса, Циклоп бросил его в клетку. Дура есть не спешила. Она склонила голову влево, затем вправо, как если бы чего-то ждала. Циклоп подошел ближе. Лицевой венчик Дуры потемнел, изменился. На Циклопа смотрел он сам — маленький, хищный, крылатый. Обычно сипуха без труда копировала черты его лица. Сегодня же она поступила иначе: лицевой венчик превратился в зеркало, отразив Циклопа. Отражение вышло сомнительным, с искажением перспективы. Впрочем, Циклоп и раньше не числил себя в красавцах. Резкие морщины, похожие на ножевые порезы. Нос чуть свернут набок. Сухие губы плотно сжаты. Щеки запали, скулы торчат двумя буграми. Лоб от бровей до корней волос скрыт кожаной повязкой. Была в лице Циклопа странная несообразность — чужой человек долго вглядывался, пытаясь догадаться, что здесь не так, и в конце отводил взгляд, сообразив, что негоже пялиться на собеседника.
— Цып-цып-ля! — выкрикнула сипуха.
Птицы рождаются из яиц. Дура родилась из табакерки. Яшмовая табакерка стояла между двумя жезлами, отданными в настройку, когда Красотка доверила завершение работы Циклопу. Помнится, он вгляделся, сдвинув повязку вверх, ощутил привычное жжение в центре лба… Когда жезлы перестали вибрировать, табакерка больно клюнула Циклопа в щеку. «Поздравляю!» — рассмеялась Красотка. Протянула руку, и новорожденная сипуха вспрыгнула ей на запястье. Циклоп еще долго размышлял, остался ли в Дуре табак. Учитывая остальные таланты сипухи, это было бы сущим пустяком.
— Цып-цып… — птица замолчала, нахохлилась. — Кто здесь?
— К нам гости, — сказал Циклоп. — Дура не ошибается.
— В метель? Надо вовсе лишиться ума…
— Я спущусь, встречу. А после будем мыться.
На выходе из спальни ему захотелось оглянуться. Он не сделал этого, сам не зная, почему, и до конца жизни очень жалел о своей сдержанности. Все чудилось: он стоит на пороге, еще скорее здесь, чем там, и Красотка глядит ему в спину, тайным женским чутьем догадываясь, что сейчас произойдет, и готовясь к неизбежному. А он, болван, выскакивает прочь и бежит вниз по лестнице, которую ненавидит, от женщины, которую любит.
Ступени.
Как мальчишка, он прыгал через две сразу.
Стук дверного молотка раздался, едва Циклоп выбежал в холл. Нервный, раздраженный стук. Впору поверить, что гость не явился только что, а колотит в дверь с утра. Заказчик? Нашел время…
— Открываю!
Лязгнул засов. Заскрипели петли, которые давно следовало бы смазать. Холод ворвался в башню. Обхватил могучими ручищами, прижал к ледяной груди. Вдали, радуясь, хохотал буран. Громоздил сугроб на сугроб, тряс косматой сединой. Смерчи гуляли вокруг четырехэтажного строения, шатались хмельными забулдыгами. Поземка ринулась под ноги, лизнула щиколотки Циклопа. Он не сдвинулся с места. Во тьме, перед входом маячила высокая фигура, укрытая тьмой и снегом, будто карнавальным костюмом. Гость, как и Циклоп, оставался неподвижен — гвоздь, вбитый в хоровод метели.
— Кто здесь?
— Я, Симон.
За дверью стоял Симон Остихарос, один из клиентов Красотки. Плащ на бобровом меху тяжко обвис под грузом налипшего снега. Обвисли и поля войлочной шляпы. Симон втянул голову в плечи, словно черепаха — в панцирь. Изо рта вырывались клубы пара. Всем весом он налегал на длинный, изогнутый на конце посох, более напоминавший пастушью клюку. Руки мага были без перчаток. Что вынудило Симона в такую погоду бросить собственную башню и отправиться в неблизкий путь, оставалось загадкой.
— Впустишь? — спросил старик.
Циклоп посторонился, давая магу войти. Закрыл дверь, вернул засов на прежнее место. Снаружи гремел разочарованный вой — зима упустила добычу. Тысяча волков сетовала на злодейку-судьбу. Тысяча волков умоляла о добыче, в чьих жилах течет теплая кровь. Циклопу даже захотелось ринуться прочь — подальше от гостя, во вьюжную круговерть, и сгинуть там, утешив волчью тоску.
Странное желание, подумал он.
Долгое время Симон молчал, глядя на Циклопа. С плаща, с полей шляпы текло — в тепле снег быстро превращался в воду. А может, сказывалась природа Симона, прозванного меж магами Пламенным. Будучи в игривом расположении духа, Красотка утверждала, что на старце хорошо жарить яичницу.
— Хочешь сделать заказ? — спросил Циклоп.
Симон не ответил.
— Перстень? Жезл? Камень в навершии посоха?
Гость онемел. В глубине его глаз тлели крохотные огоньки.
— Браслет? Диадема?
— Ты, — ответил Симон. — Мой заказ — ты.
И добавил сварливо:
— Ты не пригласишь меня в кабинет?
— Я не продаюсь, — ответил Циклоп. — Следуй за мной.
В кабинете он дождался, пока Симон повесит шляпу на оленьи рога, укрепленные поверх дверного косяка, и бросит плащ на кресло. Обивка промокнет, но это пустяки. Зато огни во взгляде Пламенного — пустяками их назвал бы лишь безумец. «В чем дело? — лихорадочно соображал Циклоп. — Мы плохо выполнили какую-то работу? Нет, Симон давненько не прибегал к нашим услугам. Если что, уже всплыло бы. Я его обидел? Когда? Чем?! Неужели он шутит? Скорее дно морское встанет выше гор, а мясник забудет про мой лоб, нежели зануда Остихарос прибегнет к шуткам…»
— Они молчат, — хрипло бросил Симон, усаживаясь в свободное кресло. Посох лежал у него на коленях. —
