Рыцарь-разбойник - Борис Вячеславович Конофальский
Молодой человек подошел к телеге, все присутствующие замерли, довольные представлением. Бабы хихикали, мужики и солдаты подбадривали здоровяка. Пивная бочка и сама по себе нелегка, попробуй-ка, подними ее, а там еще ведро пива плескается. Но здоровяк взялся за бочку снизу, поднатужился и снял ее с телеги.
– О-о! – загудела толпа. – Ишь ты, крепок!
– Давай за мной! – заорал Роха и поехал вперед.
А крепкий юноша пошел следом, неся пред собой огромную двадцативедерную бочку с остатками пива.
Рене поехал на телеге за ними, люди пошли следом, радостно обсуждая и споря, донесет ли этот крепкий малый бочку до дома господина или не донесет.
– Господин, господин, к вам люди идут! – с тревогой сообщил Волкову вбежавший в дом мальчишка.
Это был тот мальчишка, что смотрел за хлевом, а в свободное время вечно отирался на хозяйском дворе или сразу за воротами.
Волкову, который хотел сесть и спокойно пересчитать все деньги, что у него сейчас были, пришлось встать и на всякий случай снять со спинки кресла меч.
– И что там за люди? – спросил он мальчишку, идя к дверям.
– Люди-то все наши, – сообщал парень, – но что-то сюда несут.
Волков пошел к воротам и увидел целую процессию, что направлялась к его дому. Он понял, что зря брал меч. Впереди, радостно скаля зубы, ехал на коне Роха, а за ним, весь красный, отдуваясь и пыхтя, шел тот самый увалень, за которого его брат заплатил талер. Парень тащил здоровенную бочку, а за ним, стоя в телеге, ехал ротмистр Рене и шли люди.
– Что за дьявольщина? – тихо спросил Волков.
Глава 15
Парень бочку дотащил до самых ворот, тут ее почти бросил, стоял, отдуваясь и наслаждаясь всеобщим восхищением.
– Кавалер, мы к вам! – закричал Роха. – Не желаете ли пива?
– Вы заходите. – Волков пригласил Роху и Рене в гости, а всем остальным собравшимся крикнул: – Идите работать, лентяи!
– Кавалер, а этого силача, может, тоже пригласите? – спросил Рене. – Он старался.
– Ну, заходи, увалень! – Волков пригласил и здорового парня.
А в бочке-то было не ведро пива, а почти два. Опять же здоровяк вылил пенный напиток из бочки в принесенные Марией ведра, сели вчетвером пить.
– Как тебя звать? – поинтересовался Волков у парня. – Кажется…
– Я из рода Гроссшвулле, – скромно ответил тот.
– А имя есть у тебя?
– Есть, господин, родители нарекли меня Александром.
– О-хо-хо-хо! – обрадовался образованный уже изрядно пьяный Рене. Он хлопнул парня по большому плечу и сказал: – Теперь нам будет не страшно и на войну пойти. Давайте выпьем! За Александра, господа!
Роха явно не понимал, о чем идет речь, но выпить не отказывался.
– За Александра! – Он поднял кружку.
Мария принесла тарелку сыра, сыры у Брюнхвальда были и вправду неплохи, тут же Александр стал закидывать его себе в рот, один кусок за другим. Закидывал так, словно не ел три дня.
– Эй-эй! – закричав ему Рене со смехом. – Полегче, друг мой, полегче, вы тут не один.
– Эх, так же мне и монахи говорили, прежде чем выгнали, – вздохнул Александр.
Рене стал смеяться в голос, а за ним подхватили Роха и кавалер. И даже Мария смеялась у очага, хоть и не знала, над чем смеются господа. Хорошо было вот так с утра ничего не делать, с приятными тебе людьми сидеть за столом и пить пиво. Да еще смеяться над этим здоровенным дурнем. И главное, что в это время можно не думать о надобности принимать какие-то решения. Главные решения. Сиди себе да пей, и пусть все идет по накатанной, пусть ничего не меняется. И к черту попов и сеньоров, пусть сами разбираются. А Волков и так проживет. Землица у него есть какая-никакая, людишки есть, хоть и мало, рожь растет, овес и ячмень, слава богу, тоже. Ну, если, конечно, Ёган не врет. А зачем ему врать, он вообще говорит, что большие амбары нужны, мол, урожай будет славный. Горцы за проводку плотов худо-бедно, но платят, и у солдат, что кирпич затеяли жечь, вроде как дела налаживаются. И на кой ему черт нужно волю попов исполнять? Лучше вот так пиво пить, о былых славных делах вспоминать да жить помаленьку, хорошо себя чувствовать.
Так и просидели до полудня, а там Мария бобов с жареной свининой и луком подала. Поели и продолжили пить. Да еще стали и песни петь. Пиво после обеда закончилось, так кавалер велел вина нести, чего уж.
А тут и вечер подошел, вернулись те, кто в Мален ездил.
– О-о! – сказала Брунхильда, появившись на пороге. – Залили, значит, зенки?
Сестра с племянниками, все в обновках, тоже стояли в дверях.
– Душа моя, – закричал красавице Волков, – изволь идти к столу! Мы вас заждались. И вы, сестра, идите сюда!
– Да вы никак весь день сидите? Уже и в уме у вас от хмеля потемнело. – Брунхильда явно не собиралась присоединиться. Она повернулась к Марии: – Это что за ведра? Они что, целыми ведрами хлебают? – Служанка только кивала головой. Ей, между прочим, тоже пива перепало, ее даже за стол с господами добрый господин Рене пытался усадить, да она побоялась. Мало чего пьяные господа с ней сотворить могут. – Устроили кабак! – злилась красавица.
– Дорогая моя… – начал было Роха на свое несчастье.
– Не дорогая я тебе! – зашипела Брунхильда. – Забирай свою деревяху и прочь убирайся! И вы, ротмистр Рене, тоже спать ступайте. Нагулялись, и хватит.
– Сию минуту ухожу, – заверил ее Рене.
– И борова своего забирайте! – Красавица ткнула пальцем в присмиревшего от такой свирепости Александра Гроссшвулле. – А то расселся тут, сидит, на дармовых харчах бока наедает.
Громыхая деревянной своей ногой, Роха стал поспешно вылезать из-за стола, и Рене не стал рассиживаться, молодой увалень тоже.
– Ступайте-ступайте, ишь, бражники, устроили кабак! А здесь теперь и женщины приличные живут, и дети! – вслед увещевала их Брунхильда.
Когда все ушли, Волков поймал ее за руку и с пьяной улыбкой начал:
– Душа моя, как ты прекрасна. Я так рад…
– Спать идите! – прикрикнула на него красавица. – Рад он, поглядите на него. Идите спать, говорю. Не по душе мне с вами с пьяным разговаривать. Мария, ужин подавай, проголодались мы с дороги.
Волков еще раз попытался заговорить с ней, да все без толку. Только разозлил ее еще больше. Злобная баба, своенравная. Зараза.
Утром он мылся, натаскали ему воды полную деревянную ванну, Мария грела, выливала в ноги, чтобы не обжечь. Он сидел не злой, скорее насупившийся, но
