По серебряному следу. Дворец из стекла - Корнелия Функе
– Пей!
Голем, которого он называл Бета, протянул ей серебряный бокал. Бесцветная жидкость в нем была горькой, но она послушно выпила. Здоровье ее улучшалось. Похоже, он действительно хочет ей помочь. Возможно, он не понимает, насколько велико было ее предательство.
– Меня всякий раз удивляет, как легко вы теряетесь в своих мыслях. – Игрок разглядывал ее с обычной самодовольной гордостью. Так он разглядывал свои картины и скульптуры. – Может, тому виной все те лица, что я вам даю. Еще пара недель, и будешь почти как новенькая. Только вот руку, похоже, потеряешь. Она одеревенела насквозь, но я сделаю тебе новую.
Она все еще не понимала, почему он не разбил ее за то, что она привела Уилла к Воину.
– Ты, Шестнадцатая, оказалась очень полезной. – Он подошел к столу у окна, где големы организовали для него фуршет: сбрызнутые медом съедобные цветы, бедро новорожденного ягненка на подушке из лепестков роз, инжир, фаршированный эльфовой пыльцой. Безупречной формы пальцы подхватили цветок. – Признаюсь, когда ты не вернулась, я видел все несколько иначе, но задание ты выполнила. Уилл, несомненно, в тебя влюблен, по уши, как говорится у ему подобных. И ты позаботишься о том, чтобы так все и оставалось.
Задание… Да кому интересно это его задание?! Он считает, что все происходит так, как ему хочется. Но она любит Уилла, с той самой минуты, когда впервые увидела его в грязной хижине в грязном лесу. И он любит ее не потому, что этого желает Игрок, а потому, что так и должно быть. Потому что они созданы друг для друга. Как бы он высмеял ее за такие мысли! Само собой, он создал ее не для Уилла. И все-таки ей казалось, что для него. Порой она даже мечтала о том, что любовь даст ей тело из плоти и крови, хоть и не могла определиться, какую ей хочется кожу. Лишь бы не из стекла или серебра.
Она чувствовала на себе взгляд Игрока. Ей чудилось, что в ее лице он ищет все то, чем заполняет бессердечную пустоту у себя в груди: бессильную тоску, неудовлетворенное желание, всепоглощающую ревность… боль.
– Не забудь. Я хочу, чтобы он с ума по тебе сходил. И чтобы Клара это видела.
Клара. Когда он произносил это имя, его голос менялся. Шестнадцатая помнила свои ощущения того времени, когда у нее было Кларино лицо. Оно так и сохранялось у нее среди прочих, но это было одно из тех лиц, которые она больше не являла Уиллу, как и лицо его матери. Игрок жестоко пошутил, дав ей лицо Розамунды Бесшабашной и не сказав, чье оно. Уилл тогда, оттолкнув ее, грубо прикрикнул: «Зачем ты это делаешь?» Потому что это одно из ее лиц, и она думала, что оно ему нравится. Лицо его матери обладало странным волшебством. Оно было кротким, полным тоски и любви. Шестнадцатая понимала, как можно влюбиться в женщину с таким лицом. И в такую девушку, как Клара. Уилл клялся, что никогда не любил Клару так, как ее. А как можно любить по-другому? Шестнадцатая знала только одну-единственную любовь. Когда Уилла не было рядом, сердце ее превращалось в мутное зеркало. Без его голоса мир становился очень тихим и в то же время очень громким.
– Целуй его при Кларе. – Игрок вытер салфеткой мед с пальцев. – Я хочу, чтобы она утратила всякую надежду вернуть Уилла.
– Почему? – Ее язык всегда был сам себе хозяин.
Игрок нахмурился. Берегись, Шестнадцатая. Развернувшись, он направился к ней, шаг за шагом наслаждаясь ужасом, который вызвало в ней его раздражение. Он провел по ее лицу пальцами, еще немного липкими от меда.
– Шестнадцатая! – Он старался касаться ее только там, где кожа вновь стала безупречной. – У тебя с самого начала была склонность к неуместным вопросам. – В его голосе слышались одновременно ирония и веселье. – Твое счастье, что я питаю слабость к мятежам. Понятное дело, в определенных пределах.
На самом деле Игрок никогда не понимал своих созданий – ни зеркальцев, ни големов. Ведьма-ворона с ее неутолимым голодом была ему значительно ближе. Игрок тоже никогда не мог насытиться. Ему всегда чего-то хотелось.
– Как же мне с таким телом добиться его большой любви? Только желание превращает любовь в безумие.
Он, забавляясь, вскинул брови, которые големы по его распоряжению припудривали серебром.
– Сама додумалась?
Шестнадцатая сомневалась в этом. Она редко понимала, откуда берется то, что она говорит и знает. Слишком много лиц.
– Пусть видит, что тебе больно. Сочувствие тоже может питать любовь.
– А если это никогда до конца не пройдет?
Коры у Игрока на ладони и шее было почти не видно, но она еще не сошла. Он молча разглядывал Шестнадцатую, пока тишина не сдавила ей горло, – не любил, когда его уличали в слабости.
– Фей больше нет, Шестнадцатая. Я их истребил. От них осталась лишь последняя капля яда в воздухе этого мира. Скоро она улетучится.
Он вернулся к столу с едой.
– Воин считает, что мне следовало всех вас расплавить. Не давай мне повода думать, что он может быть прав. Иди. Найди Уилла и смотри на него влюбленными глазами.
Он взял кусок ягненка. Рожденного, чтобы быть убитым. Шестнадцатая содрогнулась.
Она взглянула на статуэтку, стоящую на столике у стеллажей. В другом мире она тоже часто смотрела на нее: искаженное ужасом лицо, застывшее в коре какого-то дерева. Иногда она представляла себе, что это лицо Игрока.
– Мой брат… – сказала она. – Я по нему правда очень скучаю. Ты не мог бы найти и оживить его?
Обернувшись, он окинул ее насмешливым взглядом:
– Брат? Ты о Семнадцатом? Фаббро предупреждал меня, что вместе со всеми этими лицами мы придаем вам и человеческие чувства. Шестнадцатая, Семнадцатого уже не существует. Мы нашли его и сожгли, как всех ваших предшественников, которые затерялись в этом мире. Ты единственная, кому посчастливилось больше.
Посчастливилось… Наверняка он создал ее тогда не для счастья. Она сомневалась, знает ли он сам, что это такое.
22
Так много историй
Уиллу по-прежнему мерещились тени, принесшие их сюда. Не бывало еще леса темнее, и он тщетно искал среди деревьев Клару и Шестнадцатую. Серебряные шипы на ветвях и коре, белые как, воск, цветы, что пахли корицей и превращали все мысли в сырой туман…
– Так где ты впервые столкнулся с Шестнадцатой?
Клара и правда это спросила? Нет, она всего лишь смущенно улыбается ему. Ей очень шли платья этого мира, но лицо ее напоминало ему о мире другом, о месяцах, когда он пытался убедить себя, что вовсе не скучает по нефриту, и по тому, что тот ему подарил, – наконец-то пришедшее осознание, кто он есть.
Сюда, в облицованную деревянными панелями библиотеку, где пахло жасмином от цветущих веток в серебряной вазе на подоконнике, их привел один из глинолицых слуг Игрока.
