Сказки Освии. Два брата - Татьяна Бондарь
Вновь обретя силы и не чувствуя боли в израненных ногах, я кинулась на звук. Улица кончилась неглубоким оврагом, поблескивающим лужей нечистот. В этой местности куполов не было, разглядеть что-то казалось невозможным, но едва уловимое движение заставило меня заметить в центре вязкой грязи что-то живое. В этом нельзя было узнать кота, из вонючей жижи наружу торчала только круглая голова, облепленная репьями. Зверь едва шевелился и вряд ли был в сознании. Страшная, унизительная смерть протягивала к Альберту костлявые руки.
Забыв обо всем, даже не подняв платье, я шагнула в грязь и сразу провалилась по колено. Второй шаг – и я увязла по пояс. Грязь крепко держала за ноги, приходилось отвоевывать у нее каждый сантиметр и проклинать все на свете за то, что кот так далеко, и уже не шевелится. Казалось, ушла вечность, пока я подобралась достаточно близко. До Альберта оставалось несколько шагов. Вокруг него грязь была изрыта следами. Альберт весь день провел в яростных попытках выбраться. Грязь победила в этом бою, и теперь всеми силами не давала мне сделать последние несколько шагов. Тогда я легла на тугую поверхность, вытянула руки, нащупала в густой вонючей каше живот кота и потянула к себе изо всех сил, отбирая у вязкой массы ее жертву.
Грязь протестовала, она пускала пузыри, густо чавкала, тянулась смолой, налипала огромным неподъемным комом, цеплялась за каждую шерстинку кота. Мне показалось, что сил не хватит, что я потеряю сознание, что Альберт уже мертв и спасать некого, но тут он приоткрыл глаза и слабо проговорил:
– Лисичка…
Я зарычала, рывком дернула его на себя, грязь в последний раз жадно чавкнула и сдалась. Кот был мой! Крепко прижав его к животу, я так же медленно стала выбираться на твердую землю. Альберт и раньше весил как хороший поросенок, а теперь был просто неподъемным, но он принадлежал мне, и никто не смел его отобрать. Кое-как выбравшись, я положила кота на колени и отчистила его от самых больших сгустков грязи.
Мартин с недоумением смотрел, как я, по уши перепачканная грязью, поднялась на ноги, взяла полуживого кота на руки и пошла к замку. Он предложил взять Альберта, но кот был мой, и я просто не могла разжать руки и отдать его кому-то еще. Мартин провел меня до самого купола, поддерживая под локти. Я мало что понимала тогда от усталости и схлынувшего перенапряжения. Грязный след тянулся за мной до самого замка, четко отмечая наш путь.
Когда мы наконец дошли до купола, я поцеловала Мартина в щеку, основательно перепачкав ее, и сказала:
– Мартин, за тобой больше нет никакого долга, этот кот для меня дороже, чем все золото мира.
Альберт так и не пришел в себя и лежал, как неживой, на моих руках. Грязь на его шерсти засохла и превратилась в жесткую корку. Сил плакать не осталось, руки отрывались от тяжести, подол платья, перепачканного грязью, мешал идти. Лицо, руки, волосы – каждый кусочек моего тела были в грязи. Более жалко выглядеть было просто невозможно. Я шагнула под купол, и увидела, что на пороге меня уже поджидает как всегда идеальный герцог Рональд. Он не сразу узнал меня. Я решила, что лучше умру, чем сделаю еще хоть шаг, и села прямо на дорогой плитке парадного подъезда, оскверняя ее грязью, какой она никогда раньше не знала.
Очередка и ее целительные свойства
В виде исключения под купол на время были позваны несколько солдат герцога, которые помогли Мэлли наносить и нагреть воду. Кота у меня из рук Рональд взял сам, не боясь перепачкать свою безупречную рубашку. Он пообещал, что займется им. Я понадеялась, что герцог «займется им» в хорошем смысле, и позволила ему унести бедолагу. Все равно пока я была не в состоянии ему помочь. Меня Рональд оставил на попечение няни Мэлли.
Платье, в котором я ушла на ночную прогулку, решено было выбросить, восстановлению оно не подлежало. Я предположила, что меня тоже, наверное, проще выкинуть, чем отмыть, но няня не согласилась и стала тереть мою спину щеткой. Блаженно отмокая в ванне, я подумала, что еще обязательно зайду навестить братьев.
Первая вода почернела мгновенно, ее вылили уже через пять минут и наполнили ванну во второй раз. Теперь уже в ход пошли мыло и ароматные травы, которые были очень кстати, так как пахла я после «целебных» грязей не очень. Наконец меня обдали чистой водой, обтерли и завернули в теплый халат. Няня Мэлли заварила мне тот самый успокаивающий чай, который я отказалась пить вчера. Сегодня я приняла его с благодарностью. Теперь это было то что нужно.
Осмотрев мои ноги, Мэлли заохала. В открытых мозолях и ранах на ступнях грязь пробыла слишком долго, и они воспалились.
В дверь постучали, и вошел герцог. Он послушал ворчание няни, подошел и спросил разрешения осмотреть мои ноги. Мне, наверное, было бы стыдно согласиться в обычном состоянии, но чай уже начал действовать, и я не возражала.
– Необходимо обработать, – Рональд остался недоволен осмотром, и по его просьбе няня принесла небольшую бутылочку из матового коричневого стекла.
Мне была знакома эта бутылочка. В таких хранили настойку очередки. Она была первым лекарством от плохих ран, которые могли привести к заражению крови. Правда, пользовались ею только по необходимости. На это были три причины.
Первая – настойка ужасно воняла, но это были пустяки, в хорошо проветриваемом помещении от нее даже могло не стошнить.
Вторая – боль от настойки была ужасной. Она проникала очень глубоко в рану и спаивала кожу, восстанавливая до нормального состояния за час. Но даже это было не главной причиной, по которой люди избегали использовать очередку.
Главная же, третья причина состояла в том, что на этот самый час, пока лекарство полностью не выветривалось из организма, жертва его воздействия начинала говорить все, что ей приходило в голову, нисколько не задумываясь о последствиях, а когда действие лекарства прекращалось – благополучно забывала, что вытворяла. Тут и начинались настоящие проблемы. Настойка разрушила не одну семью, а кое-кого даже довела до виселицы. Поэтому использование очередки негласно считалось негуманным, применялось в основном тюремщиками из-за своей третьей особенности и студентами, которым было все равно, какую дрянь пить. Кроме них, к слову, употреблять очередку внутрь никто не
