Темноводье - Василий Кленин
Поэтому даже удивительно, что он не сразу заметил ее.
Девушка сидела под навесом, зажатая среди тюков. Явная азиатка. Вряд ли она была из нанайцев-хэдзэни. Больно иные одежды носила: черный расшитый нитями и бисером шерстяной халат, из-под которого выглядывали ярко-синие шелковые шаровары. И никакой кожи, кроме как на мягких сапожках, тоже богатых. Девушка сидела с закрытыми глазами, привалившись к доскам. Ее непривычно пухлые губы страшно пересохли и потрескались. Время от времени она проводила по ним языком, только это мало помогало.
Санька, как завороженный, следил за этим. Пока вдруг его не осенило: да она же пить хочет! И только в этот момент он разглядел: у девушки были связаны руки, а конец толстой веревки накрепко примотан к железному кольцу на борту корабля.
«Бедняга», — посочувствовал полонянке Санька. Огляделся, нашел меха с чистой водой и быстро нацедил оттуда в свою деревянную чашку. Заполз под навес и осторожно коснулся плеча. Как с ней заговорить? Вряд ли эта туземка говорит на языке хэдзэни. В ней больше монгольского.
— Эй, подруга! — тихонько окликнул он ее на родном пацанском. — Хочешь попить?
На голос пленница среагировала моментально. Густые ресницы резко взметнулись вверх, два черных уголька яростно обожгли его стремительным взглядом, полные губы исказились в яростной гримасе… Девушка, буквально, выплюнула в адрес найденыша какое-то явное ругательство на незнакомом языке. Заколотила ногами, отчего, опешивший Санька отвалился на задницу, пролил на себя воду, а кружка отлетела куда-то под ноги.
— Да пошла ты! — шепотом ответил Известь, встал на ноги и пошел обратно на нос, оттряхивая воду с рубахи. Девушка зло следила за ним, покуда он не сел, после чего опустила взгляд и только теперь заметила валяющуюся на дне лодки кружку. Та плавно перекатывалась туда-сюда, подчиняясь движению дощаника. Пленница снова посмотрела на ушедшего из-под навеса парня, который смотал в узел руки на груди (то ли от злости, то ли от холода) и старательно пялился на пустынный берег. Потом она медленно вытянула ногу и осторожно подтянула кружку к себе. Вода из нее, конечно, вытекла.
Раздосадованный Санька изо всех сил думал. Думал старательно о том, как ему тут дальше жить, как отстоятьсвое место под солнцем, как утрясти контры с Козьмой Терентьевым. Да у него куча тем для размышлений, кроме этой дурной девки, которая не понимает хорошего к себе отношения! Но выходило думать только о ней, потому что Известь кожей чувствовал, как эти жгучие черные угольки оглядывают его из-под навеса. Странные глаза: предельно узкие, какие только могут быть у азиатов, но при этом большие, казалось, что аж в поллица. У его хэдзэнийской жёнки-грелки совсем не такие были. А у этой и волосы под стать глазам: черные-пречерные! На солнце такие должны блестеть, жаль, из-за навеса не видно.
Дождавшись, когда оглядывание закончилось, Санька метнул быстрый взгляд на пленницу. Та снова привалилась к борту и прикрыла глаза. Волосы ее, конечно, были не в лучшем состоянии. Растрепанные, грязные. Но все равно завораживали. Это какой же толщины из них коса получится! Лицо у азиатки тоже было непривычное: широкий лоб, налитые тугие щеки. Круглое, в общем, лицо. Саньке невольно хотелось сказать: идеально круглое.
— Слышь, Гераська, — обратился он к казаку, с которым уже успел познакомиться. — А что это там, под навесом за баба связанная сидит?
— Тамо? — лишний раз уточнил парень, будто на дощанике было десять разных баб. — Слышь, Дурной, ты бы лучше лишний раз-то на нее не пялился. Целее будешь.
Глава 22
Молодой промысловик Гераська откровенно скучал в дороге. В иной раз он бы лесом послал этого чудилу, вылезшего из леса. Но сейчас почесать языком страсть как хотелось. Поворотившись и убедившись, что никого из больших людей поблизости нет, он зашептал Дурному на ухо.
— Чалганка это, даурка. Она навроде аманатки… да не совсем. Яркова это девка. Он сам ее поял, сам на своем дощанике держит. Оно, конечно, с бунта атаман ее к себе уже не таскает… Не до того ему, видать… Но с дощаника тоже убирать не велит. Так что ты б поостерегся, паря…
— Любовница… — разочарованно протянул Санька. А ведь не казалась… шалавой.
— Не знаю, — лениво пустился в рассужденья Гераська. — Полюбовница — это ж когда по любови. А Чалганка — злая стерва, каких поискать. Хабаров с ей каждый раз, как в бой идет. Поговаривают, — тут казак совсем на тихий шепот перешел. — Не всегда он те бои выигрывал.
Санька мысленно краснел. Только что думал о девушке самое ужасное, а она, оказывается, достойна только сочувствия.
«Суровые времена, — пояснил он сам себе. — Мужики без семей, кругом враги… Кто им запретит».
Только на этот раз принять реальность, как данность, не выходило. Только представлял себе, как «злую» Чалганку чужие люди отобрали от семьи (а то и перебили всю семью — на ее же глазах) и теперь время от времени тащат в шатер и насилуют — и его всего трясти начинало. Да как так можно! Дома, даже на улице девчонок не трогали. Даже самая конченная урла…
— А откуда она, знаешь? — спросил он, старательно гася жар в груди.
— Взяли ее в Банбулаевом городке два года назад. Токма не местная она была. Говорят, дочь князца какого-то. Только улус того не на реке стоит, а где-то в глуби Даурии. Но мы до тех земель не доходили, так что выкупа за Чалганку не стребовали. Да Хабаров и не отдаст. Прикипел к бабе, сразу видать.
Почему новое столкновение с реалиями XVII века так сильно зацепило Саньку? Но он предпочел бы, чтобы его снова отпинали в шесть ног, чем знать, что рядом с ним сидит девушка, которую уже два года возят с собой злобные налетчики (по крайней мере, по меркам местных жителей) и регулярно насилуют. Ну, хоть, не толпой… Только Хабаров.
