Лев Вершинин - Доспехи бога
Приехал к берегам Бобрового Потока с юга сам-друг со спутником, то ли приятелем, то ли оруженосцем. Переговорил с постовыми кольчужниками, послал гонца по выселкам, собрал народ — и сообщил: мои-де теперь угодья; кто согласен, присягай тотчас мне да Императору, кому не по нраву такое — путь чист, никого не держу.
Переглянулись люди.
На кольчужников посмотрели, а те уже около Лодри теснятся.
Еще раз переглянулись, да и пошли к алтарю — присягать.
А что ж делать было? Не бросать же только-только обжитые места.
Господин же незваный накрепко поклялся вилланам своим быть вместо отца, не примучивая сверх положенного. И, надо сказать, покуда был жив, слово держал…
Правильным, добрым сеньором был парень Лодри, что из простых ратников вышел, да столь храбро под императорским стягом дрался, что из серого кольчужника не просто в благородные выбиться сумел, а положил начало роду эрров Баэльских, что в Бархатные книги занесен ныне как один из семи великих родов Империи.
Вот уж скоро исполнится два века, как стоит он, граф Лодрин дан-Баэль, приятельски приобняв за плечи верного слугу-оруженосца, посреди замкового двора, и, Вечный свидетель, не будь он высечен из камня, немало изумился бы тому, как ладно распорядились наследством правнуки. Уже не жалкая бревенчатая башенка — шесть тяжелых, могучей кладки башен зубцами топорщатся на замшело-зеленой короне стен, опоясывающих холм, хмуро и грозно взирают на четыре стороны света узкими прищурами бойниц. Седьмая башня, могучий Страж, царит над округой, дождливой осенью впиваясь в самые облака, а над шатром ее, на шпиле, реет тяжелый квадратный стяг с зубастым драконом, гербом дан-Баэлей.
Там, на небесах, у престола Второго Светлого, покровителя доблестных, Лодрин может быть доволен: потомки его достойны своего предка. Удачливы они в битвах и прославлены в летописях, повязаны родством и приятельством с наивысшими — недаром же не так давно прибыли в замок пышные сваты, просить в жены юному дан-Моо сестру нынешнего графа… а дан-Моо, если кому неведомо, не просто родич, но любимый внучатый племянник самого великого магистра!
Всякое случалось за два без малого столетия.
Бывали — и не раз! — дан-Баэли при троне в фаворитах, мяли постели вдовых Императриц, председательствовали в Совете Высших, а то подчас даже и регентствовали при малолетних наследниках.
Случалось — отсиживались, опальные, на Синей Гряде, держа оборону от присланных столичных карателей, но всякий раз — отбивались, доживали до лучших времен, когда либо владыка смягчался, либо наследник прощал.
Порой и головы теряли: чаще в яростных битвах, дважды, чего скрывать, и на плахе, под погребальный звон сорока сороков.
Всякое бывало.
Вот только ни разу еще, никогда и ни перед каким недругом не открывались ворота Баэля. Ни соседи-приятели, жадные до чужого добра, ни вилланы, редко, но страшно бунтовавшие, ни даже и гвардейцы самого Императора не подобрали ключика к замку. Если уж такая беда шла, что в чистом поле никак не совладать, опускались воротные решетки, захлопывались тяжкие створки, с визгом входили в пазы бронзовые щеколды — и все; сиди в тепле хоть десять лет, хоть два десятка: стены высоки и крепки, колодцы глубоки и чисты, припасов всяческих под завязку полны подвалы. И замковая дружина на стенах ежечасно готова к приступу, а уж кольчужники под драконьим стягом — один к одному, бесстрашные и умелые, не хуже маарваарских копьеносцев.
Вот потому-то в тот день, когда первые, еще смутные слухи о бунте докатились до Баэля, юный хозяин лишь посмеялся. Снова всплеснулась серая волна, снова неймется битым? — что ж, они получат свое. Пожалеют, ох как пожалеют бедолаги, прельщенные посулами вечно готовых к мятежу степных разбойничков. Степным-то что? Они побалуют, пограбят да и сгинут, кто успеет, платить за все придется вилланам.
Смешное дело — бунт. Ну, помрет скверной смертью десяток-другой приставов, чья вина лишь в том, что графский приказ исполняли… ну, пойдет в небо дымом пяток имений… а дальше-то? А дальше подойдет войско из Новой Столицы. По чести сказать, и своих сил с лихвой хватило бы для усмирения черни, но с какой стати владыкам Баэля терять преданных кольчужников?
Пусть уж позаботится о верных вассалах своих Император; на то его и выбирают!
Несколько позже дан-Баэль забеспокоился всерьез: в замок хлынули люди.
Много людей.
Соседи из менее знатных, дальние родичи, вассалы. Оборванные, босые; кое-кто, кому повезло, с семьями, иные — почти голые.
Рассказы их пахли полуночной жутью.
Скотская жестокость взбунтовавшегося быдла известна издавна, но на сей раз творилось нечто, не укладывающееся ни в какое понимание. И страшно, что на этот раз мятежные скопища вел не полупьяный степной атаман, а — Вождь.
– Кто он? — спрашивал дан-Баэль, глядя в белые от ужаса глаза спасшихся. — Кто?
И не мог поверить ответам.
От слухов голова шла кругом, рассказам очевидцев верить было невозможно, ибо все они, словно сговорясь, повторяли одно и то же, твердили старые сказки и клялись страшными клятвами, что все это, до единого слова, чистая правда. Да и замки их, взятые и развеянные по ветру, говорили о многом. До сих пор все они славились неприступностью, ибо владельцы твердынь из поколения в поколение старались всем, чем могли, подражать владыкам Баэля…
И Вечный на старой иконе молчал, ничего не желая советовать юному графу.
Следовало решать самому.
Но не было ответа из Новой Столицы, куда пять дней тому улетел быстрокрылый вестник с красным тревожным кольцом на лапке, и не было ответа на учтивое послание магистру, сообщавшее о полном согласии баэльского владетеля на обручение его меньшой сестры с юным дан-Моо. А ведь более месяца назад ускакал на юг гонец и с той поры не давал о себе знать; стоит ли тешить себя пустой надеждой? — беда случилась с гонцом, и очень некстати пришлась эта неведомая беда, ибо, получив письменное согласие, тотчас прибыл бы магистр в замок будущего родича на смотрины, а магистр никогда не отправляется в путь без свиты в двести, а то и триста клинков.
Как кстати пришлись бы сейчас клинки орденских братьев!
Каждый рассвет был теперь темнее предыдущего; дымы пожарищ, затянув горизонт, придвигались все ближе, ближе, и эрр уже не с надеждой, но с великой тоской часами стоял на страж-башне, до рези в глазах всматриваясь в небеса.
Он был очень молод, нынешний хозяин Баэля, совсем недавно унаследовавший кресло старейшего в роду, и он не успел еще стяжать ненависти вилланов. Но над головой его висела ярость тех, кто помнил его лютого деда и его сурового отца, а этих бы не пощадили. Но ведь и дед, и отец тоже в свое время были молоды, и тоже прозывались «юными сеньорами», начиная свое правление милостями и поблажками. Заматерев, они забирали поблажки назад и накладывали на пахаря иго тяжелей прежнего; кто может сказать, что на сей раз будет иначе? Никто. А если так, значит, некого и незачем щадить.
