Терновая цепь - Кассандра Клэр
Малкольм снова вздохнул с таким видом, словно весь этот разговор успел ему смертельно надоесть.
– Очень давно я потерял женщину, которую любил. Ее смерть… ее смерть едва не сломила меня. – Он смотрел в окно, на серое море. – Когда ваша дочь обратилась ко мне за помощью, я невольно проникся сочувствием к ней. Я не смог сказать ей «нет». Если из-за этого я лишусь своего поста, пусть будет так.
– Я не допущу, чтобы Малкольм лишился своего поста из-за меня, – воскликнула Люси. – Я сама нашла его. Я потребовала, чтобы он помог мне. Я сама вернула Джесса к жизни, Малкольм даже не знал, что произошло. Когда он появился в Институте, я… – Она помолчала. – Я настояла на том, чтобы он забрал меня в Корнуолл. Я боялась, что Джесса схватят, заключат в тюрьму, убьют. Я пыталась его защитить, и Малкольм тоже. Все это произошло из-за меня. И я охотно предстану перед Конклавом, чтобы повторить эти слова.
– Люси, – сказал Джеймс. – Это не очень удачная мысль.
Люси бросила на него взгляд, который напомнил ему некоторые эпизоды из ее первого романа, «Спасение Загадочной Принцессы Люси от ее ужасных родственников». Если ему не изменяла память, брат главной героини, Жестокий Принц Джеймс, имел привычку сажать в волосы сестры летучих мышей-вампиров, а потом встретил вполне заслуженную смерть, свалившись в бочку с патокой.
– Джеймс прав. Конклав жесток и безжалостен, – угрюмо произнес Малкольм. – Я не пожелал бы вам оказаться на месте подсудимой, Люси.
– Меч Смерти… – начала Люси.
– Меч Смерти заставит вас рассказать не только о том, что вы воскресили Джесса, но и о том, что свое могущество вы получили от Велиала, – перебил ее Магнус.
– Но тогда Джеймс… и мама…
– Вот именно, – подхватил Уилл. – Теперь ты понимаешь, что Конклав ни в коем случае не должен узнать об этом деле.
– И поэтому я остаюсь проблемой, – напомнил Джесс. – Я имею в виду мое возвращение в мир Сумеречных охотников – в той или иной роли.
– Нет, – возразила Люси. – Мы что-нибудь придумаем…
– Джесс Блэкторн, – произнес Малкольм, – сын Татьяны, юноша из рода Блэкторнов, который, как всем известно, умер, не может вернуться в общество Сумеречных охотников, по крайней мере, в Лондоне.
Люси в отчаянии озиралась по сторонам; на лице Джесса появилось отрешенное выражение человека, смирившегося с судьбой.
Магнус прищурился.
– Малкольм, – заговорил он, – я чувствую, что ты пытаешься нам что-то сообщить.
– Джесс Блэкторн не может присоединиться к лондонскому Анклаву, – продолжал Малкольм. – Но… благодаря моей прошлой близости с их семьей, а также проведенным мною изысканиям, мне больше остальных известно о роде Блэкторнов. Если я сумею найти способ вернуть Джесса в общество Сумеречных охотников так, чтобы ни у кого не возникло подозрений… можем ли мы после этого считать, что дело улажено, и вы оставите меня в покое?
Уилл долго смотрел на Люси. Потом сказал:
– Договорились.
Люси с облегчением вздохнула и прикрыла глаза. Уилл ткнул пальцем в сторону Малкольма.
– Даю вам время до завтрашнего утра.
5. Темные тайны
Увы! Они в юности были друзья,
Но людской язык ядовит, как змея;
Лишь в небе верность суждена;
И юность напрасна, и жизнь мрачна;
И нами любимый бывает презрен;
И много на свете темных тайн[18].
Сэмюэл Тейлор Кольридж, «Кристабель»
Джеймс не мог расслабиться. Впервые за пять дней он ночевал в отдельной комнате; больше не было необходимости терпеть отцовский храп или кошмарный запах от курительной трубки Магнуса. Но несмотря на то что события последней недели и поиски Люси совершенно лишили его сил, он продолжал лежать без сна, разглядывая трещины в потолке и думая о Корделии.
Вчера, после заката, зашла речь о ночлеге, и при этом Уилл сумел представить дело так, будто они не вломились в дом Малкольма без приглашения, а явились желанными гостями. Ловко, подумал Джеймс, и только потом ему пришло в голову, что отец уже многие годы успешно руководил Институтом именно благодаря присущим ему такту и любезности.
Коттедж оказался довольно просторным, хотя со стороны здание походило на бедный рыбацкий домик. На втором этаже, по обеим сторонам коридора, располагались спальни, просто обставленные, но чистенькие. Магнус при помощи своих чар перенес багаж из кареты в дом, и таким образом вопрос был решен.
Когда Джеймс остался один, мысли о Корделии вернулись. Он-то думал, что все эти дни тосковал по ней, что терзался сожалениями. Но сейчас он осознал, что постоянное присутствие отца и Магнуса и цель, на которой необходимо было сосредоточиться, притупляли чувства; и лишь когда проблема была решена, он начал представлять себе, что такое настоящая боль. Теперь он понимал, почему поэты проклинали страсть, несбыточные мечты и сердечные страдания. Фальшивая любовь, которую он якобы испытывал к Грейс, не могла сравниться с этим. Когда он находился во власти чар браслета, разум говорил, что его сердце разбито, но он не чувствовал этого, не чувствовал боли, причиняемой осколками разбитых надежд, которые сейчас вонзались в грудь, подобно острым кускам стекла.
Ему вспомнились строки из Данте: «Тот страждет высшей мукой, кто радостные помнит времена в несчастии»[19]. Оказывается, до сих пор эти слова были для него пустым звуком. Смех Корделии, прикосновение руки во время танца, сосредоточенный взгляд, устремленный на шахматную доску, фигура из слоновой кости в ее руке, ее лицо во время бракосочетания, золотое платье, золотые украшения – все эти воспоминания лишь усиливали его отчаяние. Он боялся, что Корделию оскорбят его оправдания, объяснения, что он был не в себе и подчинялся чужой воле, уверения в том, что он никогда не любил Грейс. Но он не мог оставить все как есть, он должен был объясниться. Он знал, что это его единственная надежда, что в противном случае он будет обречен на жизнь без нее.
«Следи за дыханием», – приказал он себе. Сейчас он был благодарен Джему за уроки, полученные в детстве и ранней юности; он долго практиковался в умении контролировать себя, учился подавлять ненужные эмоции и страхи. Лишь благодаря многолетним тренировкам он не сломался, не впал в истерику, не лишился рассудка после несчастья, обрушившегося на него.
Как же получилось, что он ничего не заметил? Письмо Мэтью лежало в кармане
