Олег Верещагин: - Путь домой. Книга вторая
— Ну здравствуйте. Земляки, — обратился я наконец ко всем сразу. — Не бойтесь. Я свой. Но мне хотелось бы знать, какого чёрта вы тут делаете и почему вчетвером не смогли отбиться от четверых? Я жду ответа.
* * *— Значит, СССР больше нет…
Я сидел по одну сторону от костра. По другую замерли, сбившись кучкой (невольно!) одиннадцать мальчишек и девять девчонок из-под Пскова, решившие встретить новый, 92-й, год на лыжной базе. Раненый лежал ближе к огню, у их ног. Было всё равно холодно — стенки большого шалаша насквозь простёгивало морозом.
Мы только что закончили рассказывать друг другу две истории. Они — в чём-то вполне обычную, если исключить то, откуда они пришли — из изменившегося мира, о котором я ничего не знал. Я изумился, узнав, что СССР уже не существует — но, если честно, дальше изумления дело не пошло. У меня просто не оставалось уже никаких чувств к той стране, той земле, той жизни. Ну — разве что отстранённый интерес, как к рассказам об истории древних цивилизаций.
А вот мой рассказ поразил их куда сильнее — этих чудно одетых ребят, вставлявших в речь непонятные мне словечки. Они попали сюда всего несколько дней назад, прямо на склад с оружием в маленьком гроте под берегом (слишком маленьком, чтобы там обосноваться) — и выглядели прямо-таки пришибленными, а не просто растерянными. Почти все они — даже явно младше — были выше меня и плечистей, так что их беспомощность выглядела смешной. Питались они всё это время одной печёной рыбой без соли, да и то — мало попадалось. Среди оружия оказались две аркебузы и лук, но пользоваться ими никто и не пользовался. Да и вообще — всё оружие лежало в углу этого «жилища».
— Мох могли бы надёргать. И щели законопатить, — заметил я. Ответом мне были беспомощные взгляды. А во мне копилось раздражение на этих здоровых ребят и девок, которые даже не предприняли попытки обустроиться получше. Не умеют? Так учились бы — путём проб и ошибок, чёрт их дери!.. Ведь наверняка каждый что-то, да может… — Ну что вы смотрите, как телята?! — не выдержал я. — Я же сказал уже: не попадёте вы домой, да и не ждут там вас! Будете здесь жить, если будете за жизнь драться! С природой! С неграми! С безнадёжностью! С ленью своей!.. Да-а, теперь я понял, почему Союз гикнулся! С вами — только туда и дорога, вы же… растения какие-то!
— Зато ты, наверное, был примерным пионером. А папочка вояка, конечно?
Это сказал длинноволосый, изящный, но широкоплечий парнишка. Не просто сказал, а недобро прищурив глаза, со злом, словно я был его врагом — и мне на какую-то секунду вспомнился… Марюс.
— Примерным пионером я никогда не был, — равнодушно и уже спокойно ответил я. — А отца у меня вообще нет. И у вас никого нет, кроме вас же.
— Нечего нам ука…
Его гневная тирада оборвалась испуганным кашлем, он дёрнулся, чтобы отпрянуть, но не посмел — зеркально заточенный наконечник моего палаша вжался ему в сонную. Клинок в моей руке был протянут прямо через пламя. Сам я сидел, как сидел и говорил спокойно, даже вкрадчиво:
— Я могу сделать так, что твоя голова будет прыгать тут у нас под ногами, как мячик. И хотя бы поэтому я имею право вам указывать. Поверь мне, я убил немало людей одного с собой цвета кожи. Мне это не нравится. Очень. Но делать это я умею.
Палаш молниеносно вернулся в ножны, и я улыбнулся. Мальчишка отчётливо обмяк на месте и вдруг начал икать.
— Воды попей, — посоветовал я.
— Останься с нами, — попросила неожиданно одна из девчонок. — Мы же погибнем без тебя. Останься с нами…
— Не могу, — отрезал я. — Но советами помогу. Хорошими советами. Выполните их — так глупо, как сегодня, не влипнете, — я помолчал. Было тихо — они слушали. — Выберите старшего. Настоящего, которого будете слушаться без трёпа и слёз. Только его, — я кивнул на длинноволосого, — не выбирайте, он дурак… Дальше. Учите друг друга, кто что умеет — и учитесь, учитесь, только по-настоящему. Ещё. Работать себя заставляйте. Заставляйте! Даже если холодно, голодно и неохота. И последнее. Самое важное. Не бойтесь. Если дерёшься — умираешь незаметно. А если ты овца — то страх тебя заставит умереть сто раз до того, как тебя убьют. Здесь настоящий мир, ребята. Здесь всё настоящее. Любовь и кровь, война и дружба. И вы или станете настоящими… — я помедлил и добавил, — …русскими или проживёте недолго и в страхе. Вот вам все мои советы… Нет. Пожалуй — ещё один. Тут, в округе, болтается ещё одна компания. И, судя по её следам — не вам чета. Ищите её. Вместе с ними у вас будет больше шансов.
Они смотрели на меня молча и с какой-то непонятной надеждой — как дети в опасности смотрят на взрослого. А я почему-то не мог найти в себе жалости к ним.
* * *Февраль был холодным. Через три дня после встречи с «новичками» я повстречал немецко-русский отряд, зимовавший в этих местах, и немцы уверенно сказали мне, что в неделе пути от них на северо-восток находится русский отряд, возглавляет который Вадим Демидов.
Я не задержался у немцев, хотя они настоятельно предлагали не валять дурака и передохнуть хотя бы…
Олег Верещагин
Кончался трёхлетний путь.Ночь катилась к утру.И к моему коструПридвинулась стылая жуть.
Лежал за сугробом сугроб.Снег сверкал серебром.И с четырёх сторонТянулись тысячи троп.
Тропы ведут домой…Но так мой ложится след,Что в переплётах летСтала тропа тюрьмой.
Если дом опустел —Домом моим станешь ты.Жизнь — о тебе мечты,Ты — это жизни цель.
Круг очерчен огнём.Выйдя из темноты,Тихо садишься тыРядом со мною — в нём.
Прости, дорогая, яК тебе долго шёл и устал…Меня снова метила стальИ новые гибли друзья…
Не ведома жалость путям.Казалось — ну вот и ты!Но отступали мечтыЗа горизонты — там…
Третий кончился год.Мне до тебя — два шага.Но вот — под снегом тропа,И память подёрнул лёд…
Я говорил с тобой,Девочка, сотни дней.Я становился сильнейОбщей с твоей судьбой.
Общая наша кровь.В этой крови — весна.И — на двоих одна —Наша с тобой любовь…
…В эту ночь я просыпался дважды. Оба раза — от холода, во второй раз было градусов сорок мороза, не меньше, и я пододвигал брёвна в костре по мере прогорания, а потом вновь забирался в спальник (со стороны экрана всё равно было холодновато, но не настолько, чтобы от этого просыпаться). Во второй раз прежде чем заснуть, я слышал отдалённый прерывистый рёв и довольно долго лежал, высвободив правую руку с револьвером.
