За что убивают Учителей - Наталья Сергеевна Корнева
Элиар озадаченно сморгнул и замер, с недоверчивой радостью взирая на улыбавшегося Совершенного, будто желал убедиться, что верно понял значение взгляда.
В прошлом Учитель имел раздражающую привычку смотреть чуть поверх или как будто сквозь, принуждая постоянно ловить ускользающий надменный взор. Это рождало стойкое ощущение собственной ничтожности. В те дни перед Учителем кочевник чувствовал себя незначительным чуть более, чем полностью: наставник глубоко презирал и неизменно третировал его за низкое происхождение.
Но сейчас Красный Феникс был отчего-то снисходителен.
Внешне Элиар остался спокоен, но по сердцу медом растеклось тепло. Он склонился к руке Учителя и доверчиво ткнулся лбом в открытую безоружную ладонь. Помедлив, чуть отстранился и молча поцеловал тонкие белые пальцы, как ребенок радуясь чему-то неуловимому, чему-то очень хрупкому. На какой-то миг он и сам почти забыл о былом и том, каким фатальным образом может оно повлиять на будущее.
А потом Учитель сказал:
– Как я рад, что ты рядом. – И прибавил: – Яниэр, душа моя.
Резко вырванный из своего скоротечного умиротворения, Элиар вздрогнул.
Неприятно пораженный, он поднял голову и увидел, что веки Учителя полуприкрыты, а длинные ресницы трепещут, как крылья бабочки, борясь с утомлением и подступающим сном. В белом ароматном пару, в очаровании полусна, определенно, он не сознавал до конца, кто перед ним.
Давно забытая змея ревности неожиданно шевельнулась в сердце, расправила тугие кольца. Рука Элиара сжалась чуть сильнее, чем следовало, ненамеренно причинив боль.
Красный Феникс недовольно вскрикнул, и Элиар немедленно почувствовал укол совести. Как может он быть столь жестокосердным? Разум Учителя затуманен и находится в плачевном состоянии: разумеется, он не виновен, что перепутал имя. Не виновен в этом и Яниэр. Ничего страшного не произошло. Напротив, следует радоваться, что после перерождения память постепенно начала возвращаться, хоть Учитель и путается мыслями. Следует радоваться, да… только радоваться.
Его светлость мессир Элирий Лестер Лар всегда называл Первого ученика «душа моя». Само имя Яниэра, дарованное Учителем, означало «Белая магнолия белее облаков», оно словно символизировало собой всю чистоту, что есть в этом грешном мире. Элиару же досталось гораздо менее ласковое прозвище «волчонок», а то и вовсе – «звереныш».
Но все же Учитель действительно сумел так скоро вспомнить Первого ученика? Или невольно оговорился, даже не заметив, что произнес не то имя?
Губы Элиара шевельнулись, словно он хотел сказать что-то, но опомнился и почел за лучшее промолчать, – оставив в ножнах лезвие острых слов, способных пронзить насквозь. Он как никто другой знал, как могут ранить слова. Ни к чему подвергать других тому, чего не желаешь пережить сам.
– Яниэр? – повторил его светлость мессир Элирий Лестер Лар, и в шелковом голосе проскользнули едва уловимые нотки раздражения. Брови резко сошлись на переносице, как два прямых клинка.
Элиар слишком хорошо помнил это выражение лица, чтобы продолжать злить наставника. Однако, услышав, как его снова упрямо назвали чужим именем, Черный жрец замер, не представляя, как следует реагировать. Руки его опустились.
Давно не слышанное, имя старшего соученика просыпалось неожиданной солью на незаживающую рану ревности. Однако после всего пережитого Элиар готов был простить многое. С удивлением он почувствовал, что не может поправить Учителя и тем самым разрушить его маленькую искусственную идиллию. В груди стало тепло и больно.
Усилием воли Элиар погасил злое пламя в сердце и сделал вид, что не заметил оговорки.
– Да, Учитель. Я рядом.
Должно быть, то имя просто всплыло в подсознании. Сладкое сливовое вино, аромат шафрана и расслабляющая атмосфера сделали свое дело, неминуемо вызвав из прошлого сияющий образ Яниэра. В прежние годы Элиара никогда не допускали служить Учителю во время омовения – этим всегда занимался Первый ученик. Лучший и любимый. Ничего удивительного, что наставник вспомнил именно его. Все ожидаемо. Зачем же вновь подняла голову досадная и глупая ревность?
Отношения Первого ученика с Учителем длились дольше и были гораздо ближе, чем у него. В течение многих лет Яниэр постоянно находился рядом. Силу привычки трудно преодолеть – похоже, этого не смогла сделать даже смерть.
Волчонку доверяли в лучшем случае мыть Учительские кисти для упражнений в каллиграфии, но никак не священное тело. Отмывать их от туши, тщательно и аккуратно, а потом деликатно сушить. В особенности ту великолепную кисть, тонкую и гибкую, которой было так сложно управлять и которая становилась такой послушной в умелых руках наставника.
– У мессира есть распоряжения для меня?
Только-только пробудившаяся душа пока не могла вытянуть тяжелые нити свои жемчугов из запертых шкатулок воспоминаний. Да, Учитель почти ничего не помнил, и во многом то было блаженное неведение. Неведение, которое сейчас давало шанс им обоим мирно беседовать и радоваться мелочам. И это было уже так много.
– Нет, душа моя. Продолжай.
Говоря откровенно, Элиар и сам желал бы позабыть некоторые эпизоды из прошлого, но, в отличие от Учителя, воспоминания цеплялись к нему слишком назойливо.
Взять хотя бы старый цикламеновый пляж. Память услужливо перенесла кочевника к тем временам, когда они частенько бывали там втроем, наслаждаясь прогулкой и красочными морскими закатами.
Учитель любил то место. Изрезанная линия побережья, разорванного на лохмотья заливов и полуостровов, залитое солнцем теплое мелководье. Зубчатые утесы складывались в непрочную, опасную осыпь, на прибрежных валунах сверкала соль. Острые обломки скал засыпали безлюдный, усеянный ракушками берег. Неверная тропинка выводила на самый гребень и дальше – вниз, к их тайному месту отдыха.
Сбросив обувь, бывало, Учитель ступал босиком по воде, по густой белой пене, позволяя ступням утонуть в ней, а Яниэр почтительно следовал чуть поодаль, но все равно очень близко, и чуть морщился от горько-соленого ветра, касавшегося изящно очерченных губ.
Учитель и Первый ученик говорили о чем-то, но ветер крал голоса и уносил их в море, так что ничего нельзя было расслышать. Стройные фигуры, казалось, сияли в красных лучах заходящего солнца, когда священная сила Учителя достигала своего пика.
На закате и небо, и море, и прибрежные цветы – все на свете становилось густого винного цвета. Яниэр наклонялся и почтительно подавал маленькие плоские камешки, чтобы Учитель мог бросить их в воду, разрисовывая поверхность множеством идеально расходящихся кругов; а неподалеку в скалах дивно цвел ярко-алый цикламен, похожий на стаю мотыльков, замерших в полете. У берега волны завивались, как непослушные пряди волос, а ветер подхватывал длинные лепестки и увлекал их далеко в океан, бережно опуская на почти неподвижную зеркальную гладь.
А он, маленький и позабытый Красный Волк, стоял один на длинном узком пирсе, пинал отшлифованную волнами и временем гальку и нетерпеливо ждал, когда эти
