Мэтью Стовер - Клинок Тишалла
Эвери Шенкс пронзила меня орлиным взором.
– Мне сказали, что ты младший сын Гуннара Хансена, – проговорила она по-английски – другого языка она не знала.
– Был, – признался я.
– Я знала твоего отца. – Взгляд ее оценивающе скользнул по моим одеяниям и венцу, отметив и митондионн в руке, и вертикальные зрачки. – Могу представить, – холодно заметила она, – что он подумал бы, если б увидел тебя сейчас.
– В таком случае ваше воображение превосходит мое, – ответил я.
– Я не предполагаю, что человек вроде тебя способен оценить значение семьи…
– И вы, быть может, правы.
– …Но я – единственная родня, которая осталась у девочки. Ты не должен отбирать меня у нее.
– Я и не собирался.
Вот тут она удивилась.
– Но Майклсон…
– Такого человека я не знаю.
Она заткнулась так быстро, что клацнули зубы.
Впечатляющая старуха: здесь даже сильней, чем на Земле. Новый мир преобразил и ее. В тот миг, когда дрогнула вселенная и схватившие ее соцполицейские бежали в ужасе, Эвери Шенкс осталась наедине с тварью, которая прежде звалась Артуро Коллбергом. Обезумев от гнева и отчаяния, тварь набросилась на нее, швырнув на пол, с когтями и кулаками, и вселенная, в которой обитала полумертвая старуха, встала с головы на ноги.
Внезапно, мгновенно всем сердцем она осознала, что, хотя противник на пятнадцать лет ее моложе, и мужчина, да вдобавок ипостась некоей непредставимой, практически всемогущей сущности, физически это был нерослый, тощий, изможденный человечек…
Пытавший ее внучку.
Полагаю, что для твари, в которую превратился Артуро Коллберг, новый мир открыл не меньше чудес. Думаю, тварь поразилась, когда Эвери Шенкс ответила ей – кулаками и когтями, пинками и бросками. Где было ей догадаться, что в избитой, сломленной старухе могла пробудиться такая ярость? Как могла тварь знать, сколько сил сохранилось в мускулах семидесятилетней Эвери, пять дней в неделю игравшей в теннис? Твари не могло прийти в голову, что эта женщина тысячи часов потратила, просматривая раз за разом все записанные приключения не только своего сына, то и Кейна, своего дражайшего врага. Лишенная натренированных рефлексов опытного война, Эвери, однако, прочно усвоила теоретические основы рукопашного боя и давным-давно перешла ту грань щепетильности, которая удерживает большинство людей от кровопролития.
Тварь не могла догадаться, что Эвери Шенкс жаждет крови.
Так что, когда острые зубы старухи сомкнулись на шее чудовища, прокусывая кожу и яремную вену, она не остановилась, а, залитая кровью вместе со своим противником, продолжала грызть, покуда не разодрала вместе с дряблыми мышцами сонную артерию.
Тварь, полагаю, не успела оправиться от изумления, прежде чем сдохла.
Все это я увидал, заглянув ей в душу лишь на миг, и посмотрел на Эвери Шенкс с тем же опасливым уважением, что и на Кейна, – как на прирожденного убийцу.
– Все, кто знаком с вашей внучкой, желают ей лишь добра, – сказал я ей. – Мы сошлись на том, что для нее лучше будет остаться на вашем попечении; и с этой целью я дарую вам титул графини Лириссан с тем, что земли ваши вы получите в лен от госпожи Веры, а также передаю под вашу опеку все земли и владения маркизы до ее совершеннолетия.
– Графини? – переспросила она.
Чувствовалось, как она примеряет на себя новый титул и осознает, что он ей к лицу.
Оно и к лучшему. Вернуть ее на Землю невозможно, а Эвери Шенкс – аристократка до мозга костей. Признаюсь, что не забыл об интересах Империи: передать на ближайшие пятнадцать лет наш в будущем главный наземный торговый путь под управление безжалостному и пугающе толковому бизнесмену, полагаю, в государственных интересах.
Я подумывал о том, чтобы поставить ее титул в зависимость от определенного условия – попросту заставить ее клятвенно отказаться от мести Кейну – но Хэри сам меня отговорил.
– Пусть остается какая есть, – сказал он. – Если ты наденешь на нее намордник, она только и будет думать, как бы от него избавиться. А пока не избавится, будет в обиде на тебя. Эвери Шенкс не стоит числить во врагах. Оставь ее на мою долю. В конце концов она сообразит, что, причиняя боль мне, она мучает Веру; а старуха скорей руку себе отгрызет.
Это был мой первый урок науки управления: иногда, чтобы добиться большего, надо делать меньше.
И, наконец, ко мне не мог не явиться Райте.
Я часто думаю о нем и, вспоминая, всякий раз вижу его таким, каким предстал он в тот раз: коленопреклоненным на ступенях перед Дубовым троном. Он не поднимал головы, опасаясь посмотреть мне в глаза. Левую руку, замотанную льняными бинтами до такой степени, что повязка напоминала белую боксерскую перчатку, он держал на груди. Ядовитое масло постепенно просачивалось сквозь ткань, пока не начало черными слезами капать на ступени перед ним.
Он явился искать судьбы. Он мечтал, чтобы сказание о нем завершилось карой за все преступления.
А я не хотел судить его. Я видел, сколько он перестрадал, как много пережил и что претерпел. Очень одинокий, очень несчастный молодой человек.
Мы с Кейном обсуждали и его судьбу, ибо я предчувствовал эту встречу.
– Лучше держи его при себе, – советовал Кейн. – Пацан опасен. И со временем станет еще опасней. Тебе стоит за ним приглядывать в оба.
– Что ты задумал?
– Да мне пришло в голову, – проговорил он с нехорошей усмешкой, – что из него получится отличный посол Монастырей при Дворе Бесконечности.
Я поразмыслил над его словами.
– Выбьешь для Райте это место, – продолжал Кейн, покуда я раздумывал, – и на двоих вы, я почти уверен, протолкнете Дамона в Совет Братьев. Ему там самое место – задавать курс.
– Может, ты и прав, – признался я.
– Райте тебе больше подойдет. Тебе нужен парень, который не боится порой нарушить правила.
– Вроде тебя.
– Я? – Он усмехнулся. – Я не нарушаю правил. Я их не замечаю.
Вспомнилось, как я размышлял о сходстве Райте и Хэри. Я упомянул об этом, заметив:
– В чем-то вы как отец и сын.
– Ага, – буркнул Кейн. – В чем-то нехорошем.
– Ты никогда не думал, что мог вправду оказаться его отцом? Ты вроде говорил, что он незаконнорожденный – его мать была проституткой в Анхане, – и возраст подходит. В те годы ты вел бурный образ жизни…
– Нет, он не мой сын, – беззаботно отозвался Кейн. – Скорее уж твой.
Я уставился на него, отвесив челюсть.
– Ты шутишь.
– Ничуть. Оттого и забавно. Его мать была корской шлюхой в «Экзотической любви»; я в те дни в «Экзотику» не заглядывал – у меня денег не хватало, чтобы в дверь заглянуть, не то что заплатить за девку. Я захаживал к Фейдер, в Лабиринте.
