Полумесяц и крест - Руслан Ряфатевич Агишев
Однако хмурость и неприветливость горцев тут же исчезла, когда в незнакомце они опознали безобидного дервиша. Усталого путника вежливо поприветствовали, предложили отдохнуть с дороги и поделиться своей мудростью. Хозяин ближайшей хижины, седобородый мужчина в полном расцвете сил, осторожно придержал странствующего монаха за локоть и проводил его во двор, где суетившиеся женщины уже накрывали стол. Словно по мановению волшебной палочки на чистом холсте появлялиськозий сыр, источавший пряный аромат; румяные лепешки, поджаристыми боками радующие глаз изголодавшегося путника; пузатая крынка с жирным молоком, заботливо накрытая выцветшей тряпицей; большая тарелка с кусками вяленого мяса и пучками дикого лука. С любопытством выглядывавшие из-за забора соседи шли не с пустыми руками, неся очередное блюдо с угощением.
Столь широкое гостеприимство, позднее прославленное людской молвой, тоже было неотъемлемой частью тяжелой и неспокойной жизни горца. Внутри него совершенно гармонично уживались, странным образом дополняя друг друга, два противоположных начала. Безудержная жестокость к врагу, фанатичная настороженность и враждебность ко всему чуждому и новому соседствовали рядом с истовой взаимовыручкой, исключительной готовностью к самопожертвованию и щедрым гостеприимством. Последнее в условиях Кавказа приобретало поистине фантастические проявления. Горец, принимая гостя в своем доме, угощал его, нередко в ущерб себе и своей семье, самым лучшими угощениями, защищал его от любой угрозы и опасности с оружием в руках[4].
— Слава Всевышнему, что привел тебя в наш аул, — хозяин подал Ринату влажный холст, чтобы освежить лицо и вытереть руки. — Святой человек в доме большая радость…
Его усадили на мохнатую теплую шкуру, подвинули ближе несколько пиал с ароматным содержимым. Хозяин, сидевший рядом, протянул ему лепешку. Ринат, уважительно кивнув, скупо отщипнул от нее. Только Всевышний знал, каких тяжких усилий ему стоило держать в этот момент личину аскета. С каким бы наслаждением он сейчас набросился бы на этот кусок и стал со звериным урчанием его пожирать.Этот умопомрачительный запах свежеиспеченного хлеба буквально сводил с ума, заставлял истекать слюной. Однако, срываться нельзя было ни в коем случае. Ведь, тогда могло возникнуть немало вопросов к его личине дервиша-аскета[5].
— Кушай, уважаемый. Только испекли, — хозяин, словно специально, поставил на дастархан еще две пышущие жаром лепешки.
С трудом пряча в глазах голодный блеск, Ринат положил кусок лепешки в рот и начал медленно жевать его. Рот наполнился слюной, окутавшей кусочки пищи. В доли мгновения от хлеба ничего не осталось.
— Только воды, — видя тянувшегося к пиале с чаем хозяина, пробормотал Риант; он прекрасно понимал, что ароматный чай лишь продлит страдания его голодного желудка и будет еще больше провоцировать на «жор». — Очень вкусный хлеб. Пусть благословит Всевышний твой дом и всю твою семью. Пусть твой стол всегда так же ломиться от угощений…
Расплывшийся в улыбке, пожилой горец тут же поклонился, приложив руку к сердцу. Большая честь для хозяина, принимающего гостя, слышать такие слова. Еще большая честь и награда слышать такую похвалы от святого человека, чьими устами нередко говорит пророк Мухаммад или даже сам Всевышний.
Чуть отпив горячего бульона из пиалы и надкусив лепешку, Ринат отодвинулся от стола. Пришлось еще раз поклониться удивленному таким поведением хозяину, решившему, что гостю что-то пришлось не по нраву.
— Хвала всевышнему я сыт, — скрепя зубами, выдавил из себя Ринат. — Много ли надо бездомному скитальцу, чтобы утолить свой голод и унять жажду? Совсем немного — пиалу воды и пару куском лепешки… Лучше поделись со мной новостями, которых я не знаю. Ведь хорошая беседа не хуже, а то и лучше доброго угощения…
Хозяин вновь расцвел, всем своим видом излучая гордость и важность. Ему было чем поделиться со своим гостем. Новость, рвавшаяся из его уст, была из тех, что гремит на площадях и созывает старейшин на той.
— Видно, уважаемый ты долго провел в пути и давно не выходил к людям, — Ринат утвердительно кивнул, одновременно разведя руками. — Разве ты не слушал, что люди белого царя[6] убили нашего имама. На большом тое его коварно убили, столкнув в ущелье.
Хозяин рассказывал, жутко гримасничая. Набившиеся в хижину соседи — с десяток бородатых мужиков — тут же поднимали нестройный гул недовольных голосов, едва только звучало прозвище «белый царь».
—…Через две седьмицы в Уцкутлье соберутся большие люди со всего Кавказа и будут думать о новом имаме. Поговаривают, что сам хан Джвавад желал бы стать новым имамом Чечни и Дагестана. Мол, с силой и удалью можно было бы давно изгнать русских с наших исконных земель, — имя Джвавада он произносил с особым почтением и даже придыханием.
Ринат же, напротив, услышав это ненавистное имя, с трудом сдержался, чтобы не выругаться. «Вот же упырь! Меня в могилу чуть не свел, а теперь сам на мое место лезет. Просто, красавчегг! Без мыла везде пролезет. Если надо по головам пойдет… Душить бы таких и душить, пока глаза из орбит не полезут».
— Еще говорят, что наш имам с ханом породниться хотел. Думал после тоя сестру Джавада второй женой в свой дом привести, — продолжал рассказывать горец, довольный, что сумел удивить божьего человека. — Джавад после тоя поклялся, что лично схватит и вырежет сердце у того проклятого русского убийцы. И схватил. Гнался за ним, стрелял, — одобрительно кивал хозяин. — Настоящий джигит…
Едва не задохнувшись от возмущения, Ринат закашлял. «Просто подметки на лету рвет! Херой! Повернись к такому спиной… Мудила ханский! Я тебе сделаю выборы! Будут тебе 105% голосов, падла! Век будешь меня помнить. Ссаться и сраться будешь при звуке моего имени! Я тебе устрою чудесное воскресение невинно убиенного…».
Этой ночью выспаться на сеновале, куда его устроил хозяин, ему так и не удалось. Дело было отнюдь не в кусачих насекомых или колючем сене. Всю ночь от заката и до самого рассвета он строил коварные планы по возвращению и жестокому наказанию своего врага. Благодаря своей богатой фантазии и непростому опыту жизни в 90-е в самой Казани Ринату удалось придумать такое, что бедняге Джаваду могло привидеться лишь в страшных кошмарах.
Со следующего утра он и начал воплощать свой план.
Идя от аула к аулу в образе странствующего дервиша, Ринат с небывалым вдохновением, в красках рассказывал о как бы посетивших его видениях. В одном месте горцы слышали о сотнях ядовитых гадюк, наводнивших склоны соседней скалы; в другом месте — о злобных черных волках, воющих ночами; в третьем — о странных огнях, горящих на священных мазарах[7], в четвертом — о звучащем в темноте голосе погибшего имама Шамиля, читающего слова священного Корана.
В последние дни перед выборами нового имама Ринат удвоил свои усилия. Чувствуя быстро утекающее время и накрывающиеся медным тазом планы, продолжил носиться по горным тропам, стараясь посетить, как можно больше селений.
-… Истинно, правоверные, вам говорю. Всевышний дает нам знаки, что примет имамом лишь достойнейшего, — в одном ауле вещал Ринат, самозабвенно закатывая глаза. — Откройте свои сердца для него…
В другом селении он продолжал нагнетать.
-…Так ли чисто сердце хана Джавада? Так ли он набожен? Не слишком ли жаден и сладострастен? — звучали его каверзные вопросы, после которых волей- неволей в душе каждого закрадывались сомнения. — Может ли вести мусульман тот, кто поклоняется презренному металлу?
В следующем селении его уже встречала целая толпа сильно взволнованных местных жителей, прослышав о приходе дервиша-провидца. Не испорченное цивилизацией, их сознание казалось мягкой глиной, с легкостью, принимавшей любую форму. Последним свойством Ринат и пользовался без зазрения совести, что вряд ли нужно осуждать.
