Полумесяц и крест - Руслан Ряфатевич Агишев
У Рината в ответ даже сил улыбнуться не было. Сильно разморило его.
—…Ничаго. У нас вона в станице Гришаня-коваль есть. Тот ищо шибче париться, — в разговор вступил новый голос. — Бывало, так напариться, что, как подрубленный падат…
— Гришаня? Так с горькой он падат, а не с бани! — возрасил ему кто-то другой. — Горькую жрать он горазд… Ерофей Ягорыч, как он вас попарил-то?
— Скажу вам, станичники… Знатно, — размеренно, не торопясь, выдал старшой. — По каждой косточке прошелся. Будто вынули из меня все костояки до единой, а потом снова собрали на гвоздочки… Главное, мягонько, как кошка лапкой бьет. Видать руку мастера. Не то что вы, дурни. Лупите, как бык копытом.
—…А что за отвар такой? Митюха, видал чаго али нет? — в разговор вплелся еще чей-то любопытствующий голос. — Вызнать бы надоть. Так пахнуло, что не сказать даже…
После бани они засиделись за накрытым столом. Казаки немного приняли на грудь, Ринат обошелся квасом. Как водится, разговор о женщинах плавно перешел на политику.
—…Что ты, як пенек замшелый головой машешь? Говорю тобе, что одни разбойники у вас там по аулам сидят! — продолжал рассказывать о своем понимании Кавказа старшой под одобрительный гул остальных. — Куды не плюнь, абрек! За душой ничего нет, окромя ружья и кинжала. Не так, говоришь⁈ Побожись… А, ты же басурманин, — махнул рукой казак, понимая что сморозил глупость. — Был у нас один солдатик у вашего хана в плену. Рассказывал про жилье-былье… Говорит, мужик у вас там цельными днями у сакли сидит, да кинжал али ружье начищает. Супружница же его за скотиной ходит и детей обихаживает. Мужик, значит-ца, никакую работу не делат. Мол, его дело только войну воевать, да праздновать. Ждет, когда его в новый набег позовут. Только хан начнет воинов собирать, он быстрее бежать… А вернется с набега, давай перед другими соседями хвастать добычей. У вас это самое первое дело для джигита…
Ринат в ответ вновь закачал головой. Слишком уж упрощенную картину повседневной жизни на Кавказе рисовал казак, ставя знак равенства между горцем и разбойником. В добавок, он не называл корень этого зла — сложившуюся веками феодальную систему, которая через сложные национальные и псевдо языческие обряды и обычаи взращивала на Кавказе героический образ джигита-воителя принижала ценность мирного повседневного труда. Опутавшие крепкими путами зависимости горские племена, ханы и беки толкали мужчин к участию в набегах, к захвату пленников, к продаже своих же родных в рабство. Зарвавшаяся знать не оставляла людям другого пути. Под тяжелым бременем самых разных налогов и податей, в условиях дикой нехватки плодородной земли, частого голод, большого числа князков и правителей, горцам оставалось лишь воевать — друг с другом, с близкими и дальними соседями.
Вскоре изрядно наклюкавшийся, старшой уже начал поучать Рината, а в его лице и весь Кавказ.
— Что вы упираетесь, як телки⁈ Вы же с горчичное зернышко, а Рассея як широкое поле, — широко раскинул руки казачина, показывая необъятные просторы своей страны. — Напульона вона стреножили. Знаешь скока с ними солдат было? Нам господин охвицир сказывал, что было хранцузов почти пять сотен тысяч. Мы же им такого пинка под зад дали, что знамо любо посмотреть… Вы-то куда претесь со свиным рылом в калашный ряд? Со свиным… Свинья-то не по нраву вашему Магомеду[7]…
Казак еще долго доказывал Ринату, что горцы не выстоят перед русской армией. Тот в конце уже и не слушал осоловевшего спорщика, думая о своем. «… Понятно, что не выстоят. Даже проведя тотальную мобилизацию, горская армия будет в разы меньше русской. Не надо забывать и про большие проблемывооружением и боеприпасами. Что уж говорить, если приходится делать пушки из дерева. Сам не поверил своим глазам, когда увидел одно такое чудо-оружие. Выдолбили изнутри ствол здоровенного дерева, сделали запальное отверстие и поставили на пути следования казачьего отряда. И, мать его, сработала ведь! Правда, выстрел вышел какой-то говеный…».
Сегодняшний разговор еще больше укрепил его в мысли, что спасение Кавказа, да, чего скрывать, его собственное, как единого целого, было только в примирении со своим соседом. Для этого же горские племена, эти десятки самых разнообразный и часто враждующих друг с другом, племен, должны были объединиться в одно государство, которое могло заставить считаться с собой. «Да-да, надо думать над тем, как заключить мир с России на более выгодных для Кавказа и его жителей условиях. Хотя, сейчас бы для начала собрать все племена в кучу… Задачка не самая простая. Тут хан сидит на хане и ханом погоняет. Эти уроды явно не согласятся так просто отдать свою власть. Один хан Джавад, падла, чего стоит. Сначала в десны целовался, а потом зарезать пытался».
Когда разговор за столом сам собой затих, Ринат поблагодарил за все тех, кто еще был на ногах. После собрал свой нехитрый скарб — котомку молитвенным ковриком, едой и питьем и отправился в путь.
— Вот и здравствуй, Кавказ-батюшка, — прошептал он, видя перед собой уходящую высоко в горы узкую дорогу. — Посмотрим, примешь ли ты меня снова…
Ринат вновь выглядел нищим суфийским дервишем, который, прикрывая грязное тело дерюгой, ищет небесные истины в земной жизни. Правда, для этого ему пришлось немало повозиться. Найдя подходящую грязную лужу в укромном местечке, он несколько раз плюхнулся в нее. Обсохнув на солнце, снова залез в туже самую лужу. Затем тщательно извозился в дорожной пыли, посадил на одежду с десяток колючек, острым камнем нанес на руки и ноги царапины.
— Готов съесть свой драный молитвенный коврик, если кто-то сможет признать в этом оборванце имама Шамиля. Даже борода по другому смотрится, — рассмеялся Ринат, внимательно разглядывая свое отражение в зеркале воды встретившегося на пути источника. — Пусть Джавад со своими людьми выкусит. Дай Бог, до своих дойти… Там можно будет и рассчитаться.
Путь назад вышел утомительным, тяжелым. Ведь Ринат, помня о карауливших его врагах, старался выбирать нехоженые тропы, которые больше подходили для круторогих туров[8] с их острыми копытами. Обходя людные стоянки, забирался на такие верхушки скал, что захватывал дух от открывающихся красот. Несколько раз срывался, кувырком пролетая десятки метров по осыпающимся кручам и только чудом не ломая себе шею. Ночами мерз, кутаясь до посинения в старый шерстяной хала и проклиная хана Джавада и его род до последнего колена. Днем изнывал от палящего солнца, заставлявшего смотреть на дорогу сквозь щелки в веках.
От такого пути была лишь одна польза — возможность собраться с мыслями и неторопливо обдумать свои предстоящие шаги. Глубокая тишина и неземные виды вокруг создавали у него медитативное настроение, во время которого вещи, казавшиеся ранее сложными, превращались в нечто просто и понятное.
— Ладно, с экономикой и социалкой вроде все понятно. Ханам и бекам дадим пинка, самым упертым сделаем «секир башка». Их безумные налоги отменим, введем что-нибудь попроще и поменьше. Это позволит горцам немного вздохнуть. Рабство тоже в бан. При мечетях сделаем начальные школы, чтобы дикости меньше стало, а адекватности побольше. Кроме того, пусть муллы объясняют политику партии народу. А то некоторые такие репы наели, что уже непонятно, кому они служат — Всевышнему или Мамоне, — бормотал он, на автомате переставляя ноги по тропе. — Главное, что делать с идеологией? Пока у нас из каждой щели и угла кричат о газавате, то есть о войне с неверными, собственно, русскими. Это не есть гуд, в конечном итоге… Нужна такая позитивная идея, чтобы и рыбку съесть и косточкой не подавиться.
Пробухтев это, он в очередной раз на умолк надолго.
Молчание, изредка прерываемое громкими матерными возгласами, продолжалось довольно долго. Мысли все время шли по какому-то замкнутому кругу, не желая выходить за его пределы. В голове крутились какие-то избитые, иногда даже вызывающие смех, идеи. «Мать его, попробуй придумай! У нас вон в Союзе целых тридцать лет великие ученые думали-думали о новой идеологии, а ничего толком не придумали. В итоге, пришли к идее зарабатывания бабла.
