Виктория Угрюмова - Голубая кровь
И тогда защитники цитадели поблагодарят предусмотрительного Руфа, который поставил внизу, под навесом, что надежно защитит от ливня стрел, нескольких женщин. Они будут переправлять наверх чистые щиты и выдергивать стрелы и дротики из тех, что уже побывают в сражении.
Вообще-то именно Руф предложил на время осады оборудовать внутренний двор Каина длинными деревянными навесами. Их установили еще несколько дней назад, и теперь Аддон мысленно восхищался своим офицером. Скольких людей он сберег этим своим незамысловатым решением!
Но до него никто почему-то не устраивал внутри крепости целый лабиринт, покрытый деревянным настилом. По этому настилу можно было ходить в случае необходимости, и воины — это самое главное — меньше, чем обычно, беспокоились за безопасность своих близких, которые не покладая рук трудились сейчас вместе с ними.
Время тревог и волнений, сомнений и страхов наконец прошло, и наступило время обычной работы.
Жители Каина так давно и так часто выполняли ее, что стали настоящими мастерами своего дела.
А когда мастер работает, он не отвлекается на глупые переживания.
У палчелорских стрелков была странная причуда — в древке стрелы, у самого наконечника, они прорезали замысловатое отверстие. И от этого стрела в полете издавала отвратительный воющий звук. Казалось бы, что с того? Однако он действовал этот погребальный плач, этот жутковатый стон сотен летящих стрел, и Аддон почувствовал, что даже его где-то под лопатками продрал холодок.
Он посмотрел на смертельно-бледного солдата. (Лицо какое-то невыразительное и незнакомое, кажется. Наверное, из газарратского отряда. Стоит и проклинает тот день и час, когда он отправился в Каин, и его можно понять.)
— Не бойся, сынок, — подошел поближе. — В игрушки играются. Варвары. Не скажу, что в два счета, но мы их одолеем.
— Хохочут, — сказал молоденький воин. Был он приземист, крепок, сероглаз и черноволос. Такая внешность свойственна жителям Ардалы. — Издеваются над нами.
— В жизни бы не подумал, что кому-то этот погребальный плач может показаться хохотом, — искренне удивился Аддон. — Да все равно — плачут или смеются, но мы их здесь остановим и завернем обратно в степи. Вот увидишь, как они побегут. А мы специально для такого случая выпустим им вслед пару десятков их собственных стрел, вот тогда стрелы уж точно станут смеяться. Юноша доверчиво посмотрел на него:
— Правда?
— Конечно правда, сынок, в первый раз всем страшно до одури. Все время кажется, что это происходит не с тобой, а с кем-то другим, просто ты никак не можешь вырваться из чужого наваждения. Юноша отчаянно закивал головой.
/Когда на площади перед храмом Суфадонексы записывали в войско, я видел только, какие они холеные, мощные, сытые. Вооруженные. Мне казалось, человек, у которого есть меч, защищен от всего. Я был уверен, что вместе с доспехами и оружием мужчина приобретает и силу. А теперь… бежать бы отсюда, но мне стыдно, жалко других, да и некуда теперь бежать…/
— Я не знаю, какое по счету это сражение в моей жизни, — сказал Аддон, краем глаза следя за тем, как распоряжаются воинами Руф и Килиан (все благополучно, можно и поговорить с мальчиком. К тому же это чуть ли не самое важное. Один перепуганный насмерть воин способен поднять такую панику, что Суфадонексе станет жарко в его небесном краю). — Так вот, мне страшно до одури. Мне кажется, что этого просто не должно происходить со мной. Я бы убежал отсюда куда глаза глядят, но нельзя, понимаешь, — жалко других, стыдно. Да и некуда отсюда бежать: здесь все наши близкие, друзья и враг преграждает дорогу. Все, что остается, — это сражаться и победить. Или умереть. Это уж как получится. О втором я лично стараюсь просто не думать.
— Как?! — жадно спросил юноша.
— А вроде того, что я бессмертен, пока идет это сражение, — ответил Кайнен. — Попробуй. Это не так сложно, как кажется.
— Попробую, — неуверенно пообещал молодой человек.
Но Аддон уже заметил, как порозовели его щеки, как заблестели глаза: выйдет толк.
— Как тебя зовут? — спросил командир, повинуясь внезапному порыву (лишняя тяжесть и горечь — знать по именам всех воинов в своей крепости и потом провожать в последний путь уже почти родных, потому что знаешь, как их зовут…)
— Нилтон, — едва слышно произнес тот.
— Пусть Суфадонекса хранит тебя, Нилтон, — торжественно молвил Аддон Кайнен.
/Пять текселей. Почти пять жизней, если мерить по меркам войны. А мальчика, возможно, подстрелят через каких-нибудь пол-литала. Я потратил на него непозволительно много времени. С другой стороны — здесь больше нет никого, кто бы обратил на него внимание. Останется ли он жив или погибнет, но будет уже не один. В этой крепости у него теперь есть близкий человек…/
Кайнен по собственному опыту знал, что любой стоящий рядом во время сражения, заговоривший с тобой в разгар битвы, становится родным. Именно поэтому столь высоко ценится военное братство.
6
Лица мехолнов были раскрашены красной и желтой глиной. Искаженные же судорогами боли, напряжения и натуги, они казались принадлежащими не людям, а духам войны — сыновьям кровожадного бога Даданху, который однажды, испытывая жажду, высосал кровь у своих детей. Они не умерли, потому что тоже были богами, но с тех пор испытывали невыносимую, мучительную, изнуряющую жажду крови. Демоны войны и смерти носились над полем боя и высасывали кровь из убитых и смертельно раненных воинов. Так гласили палчелорские легенды.
Демонов, согласно преданию, было всего трое:
Рафан, Кублан и Селвандахи. У первого была человеческая голова, у второго — нулагана-кровососа, свирепого степного зверя, а у последнего, соответственно, падальщика. Это именно он пожирал души павших в битве врагов, чтобы те не могли отправиться в заоблачный край, где царствовал Суфадонекса — вечный враг Даданху.
Теперь же чудилось, что не трое, а сотни и сотни этих могущественных мифических существ нападают на Каин, и мощные стены уже не казались надежной защитой. И пусть каждый воин в крепости наверняка знал, что это всего лишь мехолны — те самые, которых они неоднократно обращали в бегство, — воображение угодливо и подло подсовывало совсем другие картины.
Варвары, обряженные в меха и кожи, бежали тяжело и неуклюже.
/Как же им должно быть жарко. Вот тот мехолнский вождь путается в длинном мохнатом плаще, — он что, собирается лезть на стену, не сняв его? Безумцы. Настоящие безумцы. Тем и опасны./
При этом они вопили, размахивали грубым своим оружием, подбадривали себя воинственными кличами. А за их спинами вовсю выкладывались барабанщики. По десять человек с огромными билами стояли вокруг несоразмерных по величине барабанов, погруженных на тяжелые приземистые повозки.
