Терновая цепь - Кассандра Клэр
На расстоянии. Да, Мэтью собирался очень скоро удалиться от нее на большое расстояние, и Корделия не знала, когда увидит его снова.
Мэтью выпрямился, отряхнул руки и с небрежным видом отошел прочь, чтобы бросить палку Оскару. Оскар побежал по лужайке, застыл и с подозрением принюхался.
Ари расправила плечи и вышла вперед. На ней было простое розовое дневное платье, волосы были собраны в небрежный пучок. Она продемонстрировала сложенный лист бумаги, слегка обугленный по краям.
– Это письмо, которое мой отец составил, чтобы шантажировать Чарльза, – объяснила она. – Для меня оно – символ тех стандартов, которым, по его мнению, я должна была соответствовать, но которые он не считал обязательными для себя. Я решила похоронить его потому, что хочу забыть о лжи, лицемерии, фальши. О том, что еще в прошлом году я пыталась быть той девушкой, которой хотел видеть меня отец, а не той, кем являюсь на самом деле. Надеюсь, однажды он поймет меня и изменится сам.
Когда она опускала письмо в гроб рядом с бутылкой, лицо ее было печальным. Морис Бриджсток все еще находился в Идрисе, но ему пришлось покинуть пост Инквизитора. Вскоре отцу предстояло отправиться на остров Врангеля; в этом уединенном месте он должен был следить за магическими щитами, охранявшими Идрис от вторжения демонов. Миссис Бриджсток подала на развод, однако, вопреки ожиданиям, отнюдь не впала в уныние. Напротив, получив свободу, она воспрянула духом, стала самой собой; с радостью принимала в своем доме Анну и всех друзей Ари. Теперь это был гостеприимный дом, где приятно было провести время, но Корделия понимала Ари, которая сожалела о том, что случилось с отцом, и хотела, чтобы он стал лучше. Ведь и ей самой не так давно довелось испытать ровно те же чувства.
Следующим к гробу подошел Томас. Этот юноша был в некотором роде загадкой. Он тяжелее остальных переносил смерть Кристофера, в уголках глаз у него появились морщинки – неслыханное дело для такого молодого человека. Однако Корделия считала, что они придают ему мужественности. Но вместе с тем Томас обрел уверенность в себе. Всегда, сколько Корделия его помнила, он пытался все время съежиться, стать меньше ростом, ему было непривычно существовать в своем массивном, мускулистом теле. Сейчас молодой человек держался непринужденно, словно увидел себя наконец таким, каким видел его Алистер: высоким, сильным, прекрасным.
Как и Ари, он держал лист бумаги, но эта бумага обгорела так сильно, что текст прочесть было невозможно.
– Я похороню здесь письмо, которое мы попытались отправить в самом начале работы над огненными сообщениями, – сказал он. – Здесь написаны вещи, о которых я сожалею.
– Это письмо я помню, – улыбнулся Алистер.
Томас выпустил из пальцев бумажку.
– Оно символизирует то время, когда я не знал, чего хочу. – Он взглянул на Алистера. Связь, существовавшая между ними, была почти ощутимой, материальной. – Но сейчас все изменилось.
Алистер занял место Томаса; проходя мимо возлюбленного, Томас едва заметно дотронулся до его руки. Они постоянно касались друг друга: Алистер поправлял Томасу галстук, Томас взъерошивал Алистеру волосы. Сону это смешило, Корделия считала это очень милым.
Как и Мэтью, Алистер держал бутылку, только эта была совсем маленькая, с ярлыком, напечатанным прописными буквами. На миг Корделия решила, что это алкоголь – может быть, он хотел оставить в прошлом горькие мысли об отце? – но затем поняла, что ошибается. Это была пустая бутылочка из-под краски для волос. Алистер с кривой ухмылкой положил флакон в гроб.
– Знак того, – сказал он, – что теперь я предпочитаю свой естественный цвет волос.
– Ты что-то имеешь против блондинов? – угрожающе произнес Мэтью, но на его губах играла улыбка.
Алистер кивнул Корделии, и она шагнула к импровизированной могиле. Остановившись у гроба Джесса, она неуверенно посмотрела на друзей. Девушка чувствовала себя немного странно, как будто находилась на сцене – хотя аудитория здесь, конечно, была более снисходительной, чем в Адском Алькове. Она перехватила взгляд Люси, улыбнулась ей, потом на мгновение встретилась взглядом с Джеймсом, сделала глубокий вдох и отстегнула от пояса пустые ножны.
Она некоторое время задумчиво рассматривала их. Это было настоящее произведение искусства. Серебристая поверхность была покрыта золотыми инкрустациями, на ней были выгравированы руны, листья, цветы и вьющиеся растения. В солнечном свете, который просачивался сквозь кроны деревьев, ножны сверкали, словно старинная драгоценность.
– Я долго думала, – начала Корделия, – о том, чтó мне следует, так сказать, оставить позади. Сначала я решила, что это должно быть нечто связанное с Лилит. Но потом я выбрала этот предмет, наверное, единственный в своем роде. Увидев эти прекрасные ножны, отец захотел мне их подарить; пока он выбирал подарок, он чуть не опоздал на мою свадьбу, а потом, на приеме, слишком много выпил, устроил сцену. – Корделия догадывалась, что Мэтью смотрит на нее, но сделала вид, будто ничего не замечает. – Он так до конца и не понял, что мне не нужны были дорогие подарки. Мне нужен был он, мой отец. Мне нужно было, чтобы он был рядом. Но… я никогда не говорила ему об этом. Я молчала.
Она опустилась на колени рядом с гробом и положила в него ножны. Блестящий предмет выглядел неуместно рядом с помятыми бумажками и бутылкой. Корделия продолжала:
– Если бы я решилась, нашла время и поговорила по душам с отцом, это вряд ли изменило бы его судьбу и наши отношения, зато сейчас мне не пришлось бы сожалеть о своем молчании. Если бы я рассказала вам всем о том, что отправляюсь искать кузнеца Велунда, я, возможно, не совершила бы ужасной ошибки. – Корделия поднялась с земли. – Я хочу оставить позади привычку таиться от близких, скрывать свои секреты, чувства. Ну, может быть, не все секреты стоит обнародовать… – Она слегка улыбнулась. – Я говорю о тех, которые мы храним, потому что нам стыдно, или потому, что мы боимся осуждения, воображаем, что нам присущ тот или иной фатальный недостаток. Наши несовершенства всегда выглядят гораздо серьезнее в наших собственных глазах, нежели в глазах людей, которые нас любят. Если человек любит, он всегда простит.
Люси громко захлопала в ладоши.
– Теперь, когда мы с тобой парабатаи, у тебя не должно быть секретов! По крайней мере, от меня, – добавила она. – А этим непосвященным можешь вообще ничего не рассказывать, если не захочешь.
Раздался хор возмущенных голосов.
– Люси, дорогая, – заговорила Анна. –
