ПВТ. Сиаль (СИ) - Ульяничева Евгения

— И во что дальше обратишься, а? — спрашивал Выпь.

Серебрянка лишь прикрывала тонкими веками ярко-синие глаза.

Она сама бы не отказалась узнать.

Страдать старалась про себя — у ее спутников и без того забот было преизрядно.

Очень туго, очень плохо шло взаимодействие с этим Хомом — чрезвычайно глухим, не отзывчивым, диким. Его звали Сиаль, и это был как раз тот случай, когда имя определяло создание. Едва выбравшись на поверхность, Серебрянка тут же угодила в сладкую ловушку, и погибла бы наверняка, не приди на помощь пастух овдо. А ведь она его не звала, не чувствовала даже!

Ей надо было спешить. Ну, кто знал, что с ними увяжется длиннокосый, с яркими темными глазами?

Знала, что играла нечестно, настоящую силу можно было получить, лишь самостоятельно преодолевая препятствия, своей волей, без посторонней помощи. Но — постоянные изменения, ломающие тело, но — чужой, враждебный мир... Без этих двоих она бы не ушла дальше Самантовой рощи.

В Черном Городце удалось затеряться. В толпе людей, Домов, тахи и огня ее запах — запах мягкотелой нимфы — не разобрали бы хищники.

Серебрянка жадно заглядывала в Море. Ломала глаза о Полог, подвесной потолок Хома. Как бы ни хотелось ей сорваться, понимала — рано. Всего лишь юница, до взрослой, сильной особи ей развиваться и развиваться.

Хуже всего было то, что она совершенно не представляла, как именно будет протекать взросление и безусловно болезненная трансформация. Индивидуальный онтогенез, проклятое наследие. Ее кидало из формы в форму, и каждый раз она надеялась, что это все, финал, и каждый раз понимала — нет, только этап.

Иногда ей странно мечталось навсегда остаться в форме человека — как эти, кто окружал ее, дружил с ней. И пусть Юга был проточным, порочным, с Лутовой темнотой, утопленной в глаза и волосы, пусть Выпь мог разговаривать с овдо, а с людьми — нет, но они были... Целыми. Истинными. Теми, кто есть. Не застывали в одном состоянии, менялись тоже, но их суть оставалась неизменной, и стержень этот был для нее объектом зависти.

У Серебрянки так не получилось бы.

Тревожило — на отчаянные, настойчивые сигналы не было ответа. Не слышали? Или их глушили? Или — нет, она вовсе не хотела об этом думать — надморье пусто, выскоблено и ей просто некуда возвращаться?

Сколько же она пролежала в земле, личинкой, а потом страшненькой куколкой.

И почему она не ощущала себе подобных?

Их же должно быть много, взрослых и юных, на случай, если не все выживут и доберутся. Почему молчит, как убитый, сам Лут?

Еще одно ее беспокоило, и не меньше, чем отсутствие обратного сигнала.

Выпь и Юга совершенно точно не были людьми.

В какой-то момент ей казалось, что она знает их породу, цеплялась за смутную, не оформившуюся догадку-воспоминание, а в следующий миг вспышка узнавания гасла. Как будто не было.

Серебрянке предстояло дорасти, дожить до полного этого знания, доступа к общей памяти ей подобных.

Единственное, что знала твердо: ей они вреда не причинят.

А вот друг другу — запросто.

***

— Для чего это? — не вытерпел пастух.

Со службы он отпросился пораньше, чтобы успеть осмотреться и переговорить с нанимателем. Точнее — нанимательницей, тиа Плюм-Бум, прихода которой и ожидал в общей зале.

В око, плавно переходящее в первую темноту, Дом стоял тихий и прохладный. Вопреки ожиданиям Выпь, увеселительное заведение производило вполне приятное впечатление.

«Гнездо разврата» — так отзывались о нем достойные тиа — было выдержано в трех цветах: золотом, черном и красном. Первый ярус занимала просторная горница с настоящими зеркалами, мягкими сиденьями и нишей для хранения верхней одежды. Дальше открывался большой зал, занятый столами-стульями, площадкой для музыкантов и приличных размеров помостом. Последний располагался посередине, от основной его массы отделялись извитые узкие язычки. Чтобы, значит, никто из гостей не чувствовал обиды.

На второе жилье вели две широкие лестницы.

Выпь привлекли странные, тускло блестящие пруты толщиной в запястье, закрепленные между потолком и помостом.

— Сам как думаешь? — усмехнулся в ответ Юга.

Волновался он не меньше пастуха, но виду не подавал. Благо ему, в отличие от спутника, было чем заняться — на вечер планировался целый каскад выступлений.

И если в гордом одиночестве равных ему не было, то совместная работа сбоила. Тиа Плюм-Бум это злило, и Юга старался исправить положение, но быть менее заметным и привлекать меньше внимания противоречило самой его сути.

— Или держаться за них, — вслух размышлял Выпь, — или опора для Дома.

— Ха, нужны Дому костыли!

— Тогда для чего?

— Можно, можно я покажу? — не утерпела девушка с выбеленными волосами.

Юга знал ее как Мэль. Высокая и сухая, с плоским задом, но на лицо милая и ноги красивые. Она с друзьями уже обсудила нового охранника, и теперь желала покрасоваться. Похоже, Выпь ей припал. Юга постарался глянуть на спутника, как в первый раз. Рослый, поджарый, руки крепкие, плечи сильные, голос глубокий... Ничего особенного, еще и рот как у лягухи.

— Валяй, иначе он будет думать об этом и сломает себе голову. А совсем безголовых в охрану не берут.

Мэль радостно подхватилась, как-то очень ловко и быстро уцепилась руками за прут, и...

Выпь, обомлев, смотрел, как легко и красиво кружится вокруг прутка девушка, как блестит ее светлая кожа, изгибается-выгибается длинное тело. Она порхала, словно тварь Провала — легкая, светящаяся, сама по себе. Казалось, не прикладывая к этому ни малейшего усилия.

Юга лишь хмыкнул, наблюдая немое восхищение друга.

— А ты... Ты тоже так можешь?

— Обижаешь, пастух! Я могу намного, намного лучше!

— Вот хвастун, — возмутилась Мэль, легко соскальзывая на пол, — не слушай его, Выпь!

— Скажешь, я вру, сучечка?

— Положим, не врешь, но это все равно нечестно.

Юга щелкнул языком.

— Кому до честности есть дело, все смотрят только на тело...

— Девочки, не надо ссориться, — весело пробасил усатый мужик, до поры мирно трапезничающий за столом в углу, — а ты, парень высоконький, поди сюда, поди. Побеседуем.

Выпь оглянулся на Юга — тот улыбнулся, подмигнул и вернулся к своим. Пастух приблизился к мужчине, спокойно глянул сверху вниз.

Отметил: плечи широкие, волосы коротко стрижены, с сединой, нос ломаный, глаза умные, холодные.

— Меня Касьяном звать. — Постукивая пальцами по столешнице, первым назвал себя. — А ты у нас, значит...

— Я пастух.

— Пастух, — кивнул Касьян, вытирая рот чистой обметанной тряпицей, — вакеро, значит. Кого пас-то?

— Овдо.

— Гм, нелегкое, должно быть, дело?

Выпь пожал плечами.

— Привычка нужна. Но мне нравилось.

— Овдо, они же, сволочи, шустрые да и врезать могут — мама не горюй, — задумчиво сощурился Касьян, ковыряясь в крепких зубах тонкой и острой заморской тычинкой-диковинкой, — голову там пробить горазды или вовсе ребра выломать.

— Могут, — согласился Выпь, — но это совсем от неумелого обращения.

— А ты, значит, умел?

— Ага.

— С оружием ловок?

— Нет, — сознался сразу.

Не пастуший же клинок за оружие считать.

— Бой знаешь?

— Только черный.

— Да нам белого и не надо, — ухмыльнулся Касьян, — мы люди не гордые, простые. Ну-тка, испытаем тебя.

— Прямо здесь?

— Це, а чего тянуть да откладывать? — Касьян поднялся, оказавшись на полголовы выше Выпь, хорошо потянулся, расправил тугие плечи. — Значит, так поступим. Я буду бузить, ты меня — покоить да прочь выпроваживать. Сладишь?

— Ага.

— Тогда начали.

Качнул головой и вдруг — остекленел глазами, отяжелел, осоловел и махнул кулаком.

Выпь успел отклониться, а над ухом словно овдо прогудел.

Касьян же, мыча и недобро пырясь, начал пробираться к помосту, к посмеивающимся в предвкушении зрелища танцорам, отшвыривая с дороги стулья и столы. Выпь, кружа вокруг, всячески ему мешал, толкая навстречу мужчине оказавшиеся под рукой предметы. Когда Касьян, наконец, завяз, рискнул подобраться ближе, наметив себе — колено, шея, висок, что угодно, лишь бы не попасть под удар, повалить да ухватить.