Ненасыть - Сон Ирина
– Ты облажался, Тимур, – говорит он.
– С чего ты взял? – лениво отвечает Тимур, засунув руки в карманы ветровки.
– Ты не проследил за ним! – отрезает Михась. – Мальчик-колокольчик, который ни черта сам не может. Только умеешь, что ржать да Прапору глядеть в рот.
– Михась, я иду не просто так, а к хозяевам по делу, – отвечает Тимур. Ему не нравятся слова Михася. Он ускоряет шаг, но тот не успокаивается.
– Ну да, хозяева, – кривится Михась. – Кланяться в ноги пацанам, чтобы они с барского плеча нам чего-нибудь отсыпали! Тебя не коробит, нет?
– Ты знаешь, нет, – насмешливо отвечает Тимур. – Если ты не заметил, у них есть много всего полезного.
– Они вампиры! Нелюди! С ними нельзя жить! Вон что они с Серым сделали, – нервничает Михась и подходит к Тимуру совсем близко. Серому очень не нравится, как он облизывает губы.
– Ну, это вообще не аргумент, – не соглашается Тимур. Его лицо искажает странная, ломкая ухмылка, он останавливается, поворачивается к Михасю и выдает с презрением: – В чем проблема? А-а! Я понял! Тебя коробит, что два пацана имеют столько всего, да? У них тут и дом, и еда, и рояль стоит, и гипноз. Тебе завидно, что они сидели тут в тепле и безопасности, пока мы круги по городу наворачивали. Гордость взыграла что-то просить, да? С какой стати ты должен им подчиняться, да? Они же младше тебя, такого крутого и сильного. Зачем что-то просить, когда можно просто отобрать? Закона-то больше нет! И да, насчет Серого – я ни в чем не виноват!
Михась срывается, с яростным рыком толкает его к дереву и вцепляется в горло. Тимур охает, ударившись спиной, и инстинктивно хватается за руку. Но на губах играет торжествующая улыбка.
– О, как попал! Да я прям снайпер! – заключает он и нагло хохочет в лицо Михасю.
– Слышь ты, щенок! – выплевывает Михась – и на большее его не хватает. Круглые глаза белеют от бешенства. Он сжимает горло Тимура так, что смуглое лицо краснеет.
– Что? – сипит Тимур. – Убьешь? Ой, сейчас расплачусь!
– Да я таких, как ты!.. – орет Михась и быстрым, почти неуловимым движением гладит себя по бедру, где нашит широкий карман.
Солнечный луч скользит по светлому наточенному лезвию, и оно масляно блестит. Острая кромка прижимается к горлу Тимура. Тимур замолкает, сжимает губы. Улыбка в глазах гаснет. Серый мечется между деревьями и пытается закричать, оттолкнуть Михася, но тот не замечает рук. Он наклоняется над Тимуром и довольно тянет:
– Что, уже не смешно? Что надо сказать большому сильному дяде?
Нож впивается в горло сильнее. Тимур испуганно сглатывает, зажмуривается и хрипло шепчет:
– Извините.
– Ты виноват, потому что… – подсказывает Михась.
Лезвие скользит по тонкой коже, Тимур уже не держится на ногах и сипит, цепляясь за душащую его руку:
– Потому что вы умный и главный, а я дурак и ничего сам не могу.
Михась довольно щурится, медленно вертит окровавленным ножом перед лицом Тимура и, глядя в расширенные глаза, слизывает кровь. Упоение чужим страхом рвется из него, он смакует свое превосходство, словно дорогое вино. От вида крови его ведет, взгляд мутнеет. Он наклоняется к ранке, с шумом втягивает ее запах и ласково тянет:
– Дурачо-ок…
Серый с ужасом понимает, что все это время рядом с ними ходил самый настоящий маньяк.
– Дядь Миш… Я буду послушным, вы только не убивайте, – жалобно блеет Тимур, чуть глотнув воздуха. – Я помню, что это вы меня спасли…
Серый еще никогда не видел такого открытого и беззащитного выражения на его лице.
– Вот и помни, дурачок, и не быкуй, – сыто усмехается Михась и прячет нож, отступает, напоследок покровительственно похлопав Тимура по щеке. – Дыши носом, коротко и быстро, понял? А то раскашляешься.
Тот покорно дышит носом, быстро и коротко, как велено. Михась наблюдает за ним с нескрываемым удовольствием.
– Вот и умница. А теперь пойдем, поговорим с этими пацанчиками. Ты, кажется, говорил, что они могут достать что угодно?..
Михась идет дальше, довольно напевая. Нож в его пальцах непринужденно порхает, бросая блики. Тимур трет горло и хмуро бредет следом. Испуг с него стекает, словно маска с лицедея. Смеха тоже нет. В спину Михася смотрит очень уставший, даже несчастный человек.
Серый понимает, что Михась идет к близнецам вовсе не просить помощи, и несется вперед.
Там солнечно, тепло. Дом утопает в зелени и будто улыбается своими колоннами. На первом этаже все окна распахнуты, в них гуляет ветер и золотятся занавески. Звучит безмятежный вальс.
Серый просачивается внутрь вместе с ветром и застревает полупрозрачных складках тюля. Он хочет открыть рот, чтобы предупредить о Михасе, но ничего не получается. Серый еще несколько секунд безуспешно трепыхается, но ткань держит крепко.
А Юфим самозабвенно играет на рояле и улыбается от удовольствия. Зет сидит в соседнем кресле с книгой Гесиода. Он вроде бы читает, но его взгляд то и дело срывается со строчек и скользит поверх книги, к близнецу.
– Сыграйте со мной, Зет Геркевич, – просит Юфим, встретившись с ним взглядом.
Зет поспешно делает занятой вид, словно его застали за чем-то неприличным.
– Я читаю, Юфим Геркевич. Позже.
– Да-да, – поет Юфим и лукаво щурится. – Пожалуйста.
– Я уже играл с вами, – отбивается Зет.
– Пожалуйста, – повторяет Юфим, и его пальцы замирают над клавишами.
По комнате еще какой-то миг плывет отзвук вальса, наступает тишина – и книга закрывается. Юфим держит руки на рояле и с предвкушением поглядывает на брата. Зет встает, идет к терменвоксу и, пройдя мимо, достает из комода странный прибор с широким плоским колесом. Юфим издает разочарованный стон.
– Граммофон? Зет Геркевич, так же нельзя!
Зет кладет на широкое колесо черную пластинку, опускает на ее край ручку с иглой и щелкает большой кнопкой. Особняк наполняется тихим шорохом и треском, а потом начинается вальс и женский голос поет:
«В тиши опустевшего некогда мира так чуждо звучит голос множества нот, как будто живой кто-то рядом поет, на миг обманёшься – погрезится лира…»
– Можно, Юфим Ксеньевич, – Зет подкрадывается к близнецу со спины и тянет его со стула. – Вы долго играете и уже утомились, просто не понимаете этого. Праздновать обретение людей можно не только за роялем. Давайте потанцуем?
Он подхватывает Юфима под руки, кружит под жутковатую песню. Тот ловко переставляет ноги в танце, звонко смеется и следует за братом.
«…Оркестр ликует в разбитой Элладе торжественным гимном на сломе времен, похожим на странный предутренний сон, Морфеем навеянный, или проклятье…»[1] – летит сладкий женский голос с пластинки.
Юфим и Зет вдвоем скользят по паркету, легкие и грациозные. Темные и светлые пряди волос взлетают, перемешиваются и сменяют друг друга. Близнецы переговариваются, и их голоса перекрывают песню, сливаются так, что невозможно понять, чьи они:
– Следующим будет виолончелист? Он чудесно играет.
– Это не причина, вам же известно.
– Но у него море желаний.
– Полагаете, он сможет попросить правильно?
– Почему нет? Он тоже слышал зов.
– Но разве он способен что-то положить на алтарь жертвы? Быть может, попробуем с той девочкой, Олесей?
– Ах, вы хитрец! Решили, что нам нужна женская рука? Прошу прощения, после супруги мне человеческие женщины – что прокрустово ложе. Давайте подождем детей Веры Петровны.
– Как проводники воли мы не можем ждать. А дети появятся еще нескоро.
– Но мы можем их поторопить. Это же такая редкость в нынешние времена – дети! И близнецы! Они же чистейший лист! Если будем тянуть с ними, можем упустить.
– Не стоит рисковать. Подождем, а пока что займемся Тимуром. О, слышите?
– Слышу. У нас гости.
– Кажется, ваше желание вскоре исполнится, Юфим Ксеньевич.
– На то мы и здесь, Зет Геркевич.
Близнецы смотрят на Серого в упор, хохочут и вальсируют в глубину коридоров. Музыка льется вслед за ними:
