Осколки наших сердец - Мелисса Алберт
Я рассмеялась, а Билли робко улыбнулся и поднял брови.
– Готова позвонить в полицию?
– Нет еще.
– А пойти спать?
– Кому нужен сон?
– Хочешь заняться чем-то еще?
Я оторопела с полуоткрытым ртом и на миг представила, как выгляжу со стороны. Потрескавшиеся губы, растянутая майка, обесцвеченные волосы стянуты резинкой… Я выглядела так дерьмово, что терять мне было нечего.
– Чем же заняться ночью в Вудбайне?
Он пожал плечами.
– Можно пойти в «Денниз». Или погулять по «Уолмарту», поесть вредной еды.
Я посмотрела на него, на его веснушки-звездочки. Сидеть дома в одиночестве совсем не хотелось. Меня бросало в дрожь при мысли, что придется переступить порог этого дома.
– Ладно, – выпалила я, – пойдем.
Глава тринадцатая
Город
Тогда
Там, на пляже, Марион впервые применила магию. Минутное пожелание зла стало явью благодаря словам, которые взялись невесть откуда.
– Все дело в вас, – сказала она. – В нас. Мы были втроем. Поэтому магия и сработала.
В одиночку она тоже пробовала, и многое почти получилось. Но втроем это «почти» могло стать способом изменить мир.
Однако сначала нам с Фи предстояло пробудиться.
Просто так оккультная книжка нам открыться не могла, ее нельзя было прочитать от корки до корки. Если бы мы попытались, то увидели бы лишь пустые или черные страницы. Строчки непонятных символов, стишки, царапающие слух. Картинки, нарисованные густыми черными чернилами и оставляющие фиолетовый след на сетчатке. Книга работала как колода Таро и открывалась на той странице, в которой нуждался практикующий. С того происшествия на пляже книга показывала Марион одно-единственное заклинание с недвусмысленным названием: заклинание для начала работы. Оно было рассчитано на троих.
Заклинание начиналось с ритуала очищения. Три дня мы не выходили из дома, притворяясь больными, чтобы избежать зеркал, прямых солнечных лучей и человеческих прикосновений. Мы пили травяные отвары на родниковой воде, щедро сдобренные каменной солью, и раз в час от заката до рассвета совершали омовения. К концу ритуала я едва стояла на ногах. Возможно, в этом был смысл. Я готова была поверить во что угодно. В том числе в свою способность колдовать.
На закате четвертого дня мы собрали составляющие для заклинания. Что-то нашлось в магазине, что-то – в парке Лойола. Мы пошли в мою пустую квартиру, мои пальцы были липкими от сорванных растений.
Марион нервничала и ушла в себя, ее грязные волосы были собраны в хвостик. Книгу она нам трогать не разрешала. Она проверила нашу работу, и наконец мы все подготовили.
Я и сейчас могу закрыть глаза и вспомнить то туманное, похожее на галлюцинацию ощущение, которое я испытала, когда мы с Марион и Фи сели и приготовились прочесть первое заклинание. Наше сбивчивое дыхание синхронизировалось, сердца забились часто, и никто не знал, куда смотреть. Марион напряглась, как струна. Фи то и дело нервно смеялась. Мы неуверенно выполнили все шаги, и я не сомневалась, что ничего у нас не выйдет.
Но Марион произнесла последние слова, и воздух вдруг очистился и стал прозрачным, как сливочное масло на сковороде. В чистом воздушном потоке мы откинулись назад, взялись за руки и легли, глухо ударившись затылками об пол.
Я ничего не чувствовала. Не чувствовала, потому что мое сознание воспарило и унеслось.
Я увидела свое тело и тела подруг, распростертые в форме морских звезд. Увидела с высоты крышу своего дома и россыпь домов на нашей улице и поднялась еще выше, пока весь город не раскинулся подо мной, как паутина, как невод из белого золота, чью восточную кромку омывала черная вода, с запада наползали щупальца пригорода, а ослепительный центр завязался в середине жестким металлическим узлом и сверкал так, что слезились глаза.
С высоты я увидела, что мы маленькие, что мы крапинки, космические пылинки с левого плеча Бога, и это осознание наполнило меня невыразимым восторгом. Воздух был разреженным, звезды пели свою молчаливую песнь, и им было все равно, слышала я ее или нет. Я значила для них меньше, чем пушинка, сорванная ветром с головки одуванчика.
Поднявшись на максимальную высоту – по левую руку сияла Венера, по правую Марс, – я ощутила зачатки страха. Он тяжестью лег на сердце и потянул меня вниз. Со свистом пронеслась я сквозь черноту и серебро, сквозь слои нетронутого неба и сотворенную руками человека завесу смога и света, сквозь ослепительную сетку радиоволн, пересекающих пространство с нарушением всех законов геометрии, и остановилась в полуметре от своего тела.
Глядя на свою неидеальную кожу и спутанные волосы, на сердито торчащие острые локти и колени, я ощутила нежность к себе. Но я пока была не готова вновь стать человеком, дышать, потеть, испытывать жажду и боль. И оставила свое тело на полу до поры.
Я летала по городу, седлая воздушные потоки. Пар, с шипением вырывающийся из-под колес отъезжающего автобуса. Вздох женщины, поправляющей челку, глядя в заляпанное стекло холодильника с газировкой. Хриплый кашель старика, прорвавшийся на улицу сквозь щель в заклеенном газетами окне.
Город открыл передо мной двери, и все его тайны высыпались наружу, как сигареты из пачки. Он состоял из крепких голодных мужчин с мозолистыми руками в синих рабочих рубашках. Из девушек, что сидели, опершись локтями на хромированные стойки, и ели бесплатный сахар из пакетиков песчинка за песчинкой. Из музыкальных автоматов с липкими клавишами в глубине бара, откуда лились ностальгические песни об Америке, которой никогда не существовало. Из дешевых романчиков на рыхлой бумаге, что продавались на одеялах, расстеленных прямо на тротуаре; из пахнущих плесенью залов, где пощелкивал барабан для игры в бинго. Из жарких влажных клубов, где извивались танцовщицы с беспомощными лицами и грохотала музыка, закладывая уши и одновременно врезаясь в слух, как острая ложка для вычерпывания мякоти из фруктов.
Соскучившись по тишине, я полетела к кромке воды. Пронеслась по рябой поверхности, как конькобежец, просвистела ветром в ушах ночных рыбаков и, нырнув в глубину, наблюдала за тем, как медленно дрейфуют к берегу мидии-зебры.
Вернувшись на сушу, я проскользнула между губ влюбленных, сидевших на скамеечке. Их профили вырисовывались во тьме, как два изящных викторианских силуэта, только с пирсингами и впалыми щеками. Скамейка стояла у заросшего кладбища. Будь у моей души руки, я бы вытянула их и провела ладонью по качающимся головкам ваточника и колокольчиков, горной мяты и лиатриса, по россыпи нежных золотистых звездочек вербейника.
Поднявшись над звуками города – визгом тормозов и
