Азовский гамбит (СИ) - Оченков Иван Валерьевич

– Чем именно?

– Прибытием большого количества иноземцев. Сами знаете, народ наш темен и не просвещен, а потому склонен ко всякому роду суевериям…

– Конкретнее, – перебил я его. – Кто чем недоволен, и кто к чему склонен?

– Да все по-разному. Простые мужики опасаются, что всю добрую землю немцы займут, а их похолопят. Ремесленники боятся, что иноземные мастера будут искуснее их и все заказы отберут. И купцы туда же, вот, мол, дадут чужеземным негоциантам льготу, так мы все по миру и пойдем. Попы и те народ подзуживают, дескать, пустим в дом иноверцам, так они нас в латинство введут!

– В приказ писал, говоришь? – нахмурился я.

– Писал, да что толку, – махнул рукой Грамотин. – Пока господин Рюмин в Москве был, еще как-то шевелились, а теперь и вовсе молчат, будто чурбаны стоеросовые!

– А напиши-ка Иван сын Тарасов для меня лично, все что знаешь. Подробно и обстоятельно, а я на досуге почитаю.

– Так готово уже, – вытащил из-за пазухи грамотку дьяк.

– Ты смотри, какой предусмотрительный! – усмехнулся я, но бумагу принял. – Ладно, веди дальше, показывай!

Последним по порядку, но не по значению объектом для инспекции стала кузнечная слобода. Дело в том, что с момента основания Серпухов был весьма значительным центром металлургии и оружейного дела. Не таким большим, конечно, как прежде была Устюжна или теперь стала Тула, но все же, Серпуховский уклад[24] был известен и ценился по всей Руси.

Мануфактур, правда, еще не завели, но добрых мастеров хватало. Одни ковали холодное оружие всех видов, другие занимались бронями от совсем простых кольчуг, до полных доспехов, богато изукрашенных золотой и серебряной насечкой. Имелись так же и пищальники, хотя и совсем не много. Делали они, кстати, уже не пищали, а настоящие мушкеты по образцу, присланному из Пушкарского приказа.

Собственно, тоже касалось и производителей холодного оружия. Хочешь, чтобы казна купила у тебя саблю и бердыш? Будь добр, выполняй требования заказчика. Нововведения хоть и со скрипом, но постепенно внедрялись в повседневную жизнь, медленно, но верно изменяя ее.

Не обошлось и для обычного для подобных случаев подношения. Мастеровые скооперировались и преподнесли моему величеству трехчетвертной доспех со шлемом, в убранстве которого причудливо переплелись русские и иноземные традиции, а в придачу к нему палаш, шестопер и почему-то рогатину. Стоят и переминаются с ноги на ногу, видать что-то хотят.

– Работа добрая, угодили, – сдержано похвалил я подарок. – Если есть какие просьбы, не стесняйтесь.

– Надежа-государь, – рухнули синхронно на колени, принаряженные для такого случая бородатые мужики. – Не вели в нашем граде, иноземцам селиться, сделай милость!

– Это чем они вам не угодили? – интересуюсь я, находясь при этом в легком охренении от непосредственности своих подданных.

Те, впрочем, тоже застыли, как видно, не ожидая подобной дотошности от царя. Дескать, что тут непонятного, не хотим и все тут!

– А что мы от них хорошего видели? – поднял голову, самый здоровый из них.

– А что худого? Люди они, по большей части, мирные, да богобоязненные. В родных землях их латиняне притесняют, вот они и ищут спокойной жизни на чужбине. Поставят дома, распашут землю. Для того им инструмент разный понадобится, те же топоры, пилы, плуги для пахоты. У кого они их покупать будут? У вас же! Разве вам от этого плохо будет?

– Так-то оно так, – почесал косматую голову посадский. – А все же не нашей веры люди.

– Ты во Христа веруешь? – спрашиваю я.

– Да как же иначе?! – изумляется тот и истово крестится двумя перстами.

– Вот и они так же. Разница-то не велика совсем. Нет, если ты собрался богословом стать, то темы для диспутов всегда найдутся…

– Хи-хи, – не удержался от смеха самый пожилой из делегатов, аккуратный седой старичок с подозрительно красным носом. – Аникею токмо в попы и осталось!

– Не, – я по кузнечному делу, – с ходу отказался под всеобщий хохот здоровяк. – И вообще, ежели, иноземцы пашенные, так я, пожалуй, не супротив.

– А если кузнецы? – снова встревает старик.

– И что, боитесь вам работы меньше будет? – вопросом на вопрос отвечаю я.

– Не то чтобы боимся, но опасение такое имеем!

– Напрасно. Пока я на Руси царствую, работы всем хватит, обещаю! Особенно, если делать ее будете не хуже, чем когда этот доспех ладили. За работу всем жалую кафтаны за казенный кошт и по рублю денег.

На этой торжественной ноте, аудиенция закончилась. Грамотин почуяв, что впечатлений мне на сегодня уже достаточно, принялся энергично выпроваживать делегатов вон. Дескать, приняли, выслушали, обещали сильно не притеснять, какого вам еще рожна надобно? Пошли вон, пока царь не передумал!

– И что, многие так думают? – спросил я, когда дьяк управился.

– Многие, – не стал отрицать очевидного тот.

– Ладно, погостил и будет. Пора возвращаться в Москву.

– Поздно уже, государь, куда на ночь глядя-то? Переночуйте, а с утра со свежими силами и поскачете.

– Что скажешь? – обернулся я к молчавшему до сих пор Михальскому.

– Лошадям надо отдохнуть, – коротко отозвался тот.

– Ну и ладно, – не стал спорить я. – Поехали к воеводе.

Судя по всему, Наумову немного полегчало, и теперь московский дворянин суетливо сновал по терему туда-сюда, давая одно за другим ценные указания прислуге, от которых беспорядка становилось все больше и больше.

– Семья-то у него есть? – поинтересовался я, глядя как он старается.

– Вдовец, – охотно отозвался Грамотин. – Старшие сыновья в жильцах служат, а с ним только дочка осталась.

– Вот так? – удивился я, поскольку не видел в доме воеводы ни одной души женского пола, если не считать холопок.

– Прячет, – скривив губы в тонкой улыбке, пояснил дьяк, правильно истолковав мое недоумение.

– Не понял?!

– Так ведь, – замялся чиновник, явно подбирая слова, – девке-то пятнадцатый год пошел. Самый, можно сказать, сок. Далеко ли тут до греха, если…

– Боится, что на кого-то из моих стольников глаз положит?

– Точно! – с облегчением выдохнул Грамотин.

– Ну, это он зря, я свою банду в строгости держу!

В глазах дьяка промелькнула глумливая усмешка и он, наклонившись к моему уху, горячо зашептал: – А девка-то не худа, телом бела, лицом румяна, коли повелишь, так никуда Наумов не денется, пришлет постель застилать. Чай не маленькая, управится…

– Вот что, любезный, – холодно перебил я его. – Ты бы определился, чем по жизни заниматься желаешь. Если государственными делами, то это одно, а если в сводни метишь, так совсем другое…

– Помилуйте, ваше величество, – не на шутку перепугался Грамотин. – Бес попутал…

– Оставь нечистого в покое, – махнул я рукой и направился в отведенную мне горницу, оставив посеревшего от осознания сделанной ошибки дьяка.

Увы, выспаться в ту ночь мне не судилось. Сначала сон просто не шел. В голову лезли всякие беспорядочные мысли, вспоминалось, что успел сделать за прожитые в этом времени годы, но более всего то, до чего руки так и не дошли. Потом во дворе начался какой-то шум, послышали ахи и охи, началась беготня. Я уже хотел было плюнуть на все и выйти самому, как в дверь ко мне постучались.

– Кто здесь? – раздался встревоженный голос спальника, которому в отличие от меня ничто не помешало наслаждаться сном.

– Войдите! – велел я, положив по привычке руку на рукоять допельфастера.

– Беда, государь, – заглянул ко мне в комнату Михальский. – в Москве бунт!

– Что?

– Прискакал гонец. Он еле жив, так что спрашивать его бесполезно. Успел сказать только, что в столице начались беспорядки. Горожане нападают на иноземцев. Кукуй и Кремль взяты в осаду.

– Седлать коней! – велел я, спрыгивая с кровати.

– Может, подождем до утра?

– Если лошади еще не отдохнули, возьми запасных у воеводы!

– Как прикажете, – не стал больше спорить Корнилий, и бросился отдавать распоряжения.