Игра Бродяг - Литтмегалина
Наёмница не ответила, даже головы не повернула — пусть не думает, что она опустится до того, чтобы обратить на него внимание. Но затем все-таки глянула украдкой сквозь спадающие на лицо космы.
Его волосы были белыми, как брюшко чайки, а Наёмница презирала всех, у кого белые волосы, хотя бы потому, что ее волосы были черными как смоль. Упитанный, словно здоровый поросенок, он был облачен в длинную серую хламиду. «Монах», — с отвращением припомнила Наёмница. А на ногах-то у него — заметила она изумленно — плетеные сандалии! Всех пленных, у кого оставалась хоть сколько-то пристойная пара ботинок, разули еще накануне. Обувь требовалась всегда, быстро приходя в негодность во время бесконечных военных переходов. Да и откуда взяться хорошему сапожнику, если большинство мужчин занято войной? Однако сандалии монашка трогать не стали — придурков, желающих сражаться в сандалиях, не нашлось.
Однако не это все взвинтило ее до невероятной степени, а то обстоятельство, что он сиял. Испускал лучи чистой радости. Его до странности белые зубы и вовсе сверкали так, что глаз резало. Он что, думает, их на прогулку вывели — со связанными-то руками? Наёмница очумело потрясла головой. Он сумасшедший. Лучше забыть о нем совсем. Черные патлы снова упали ей на лицо, заслоняя искрящийся зелено-синий мир успокаивающей мутной пеленой.
Раненое плечо болело — не так, как ночью, когда боль из него разлилась по всему телу, а так, словно кто-то бил по нему кулаком — бум, бум, бум. Вспышка боли, сменяющаяся глухим нытьем, после снова вспышка. В голове прояснилось, но в данных обстоятельствах в этом не было ничего хорошего.
Пленников погнали по дороге. Мелкие острые камни вонзались в их беззащитные ступни. Безумному монашку все было нипочем: и камни, и близящаяся смерть, и безнадежность, нависшая над ними подобием черной тучи. Он остановился и повернул к ней блистающую даже сквозь покров грязи физиономию. Серые выпуклые глаза с выражением восторга, длинные светлые ресницы. И откуда такой придурок взялся? А, ну да, из этих… из Ордена-Шмордена. Пленник, идущий перед ним, натянул веревку. Монашек пошатнулся, едва не упав, и зашагал быстрее, все же продолжая с лучезарной улыбкой оглядываться на нее.
— Отвернись, — прошипела Наёмница. — Они прикончат тебя, если будешь медлить. Хотя они в любом случае тебя прикончат…
— Не прикончат, — бездумно отмахнулся он. — Тебе еще не захотелось узнать мою тайну?
— Нет, — огрызнулась Наёмница и показала ему оскаленные зубы.
— Ладно, — легко согласился он.
Наёмница рассчитывала, что он сникнет и отвернется. Ага, как же…
— Я Вогт, Вогтоус. А ты кто?
— Никто. Просто Наёмница, — она щурила глаза, тревожно всматриваясь в спину конвоира.
— Нет, как твое имя?
— У меня нет имени.
— Нет имени?
— Нет.
— Нет имени?
В раздражении Наёмница так закатила глаза, что радужки попрятались в черепушке.
— Отвернись, — злобно прошептала она. — Конвоир заметит, услышит… и тогда ты пожалеешь, что у тебя вообще есть язык.
— Нет имени? — повторил он громко, дурак. — Как же ты живешь — без имени?
Этот тупица не заткнется. Будет повторять вопрос до бесконечности или пока она не ответит. Ну или пока конвоир не сломает ему шею. Последнее само по себе ее мало волнует, да вот беда — когда кого-то колошматят, частенько достается и тем, кто просто стоял рядом, а вот это — учитывая, что веревка удерживает их в омерзительной близости — ее очень даже беспокоит.
— Мне не нужно имя, — быстро пробормотала Наёмница, свирепо сверкая на него глазами. — Зачем? Неужели это так важно?
— Очень важно, — ответил он серьезно.
Шеренга встала. К ним направлялся конвоир. Наёмница предпочла захлопнуть рот и сделать вид, будто никогда в жизни его не открывала. Монашек продолжил лыбиться. Свет падал на его лицо, словно золотая пыльца. Или же это он сам излучал свет?
Окинув паническим взглядом лица остальных пленников (никто не сочувствует, только радуются возможности остановиться и расслабится на минутку), Наёмница зажмурилась. Не то чтобы подобные зрелища были ей в тягость, но, когда вечно видишь одно и тоже, это сильно надоедает. Жаль, у нее не было возможности заткнуть еще и уши.
Судя по гулкому звуку, ему двинули по голове, сразу повалив на землю, а заодно и обрушив часть шеренги. Наёмница плюхнулась на задницу и сжалась в клубок, притиснув лицо к коленям на случай, если и ей что-то прилетит. Следующий удар, пришедшийся на уже поверженное тело Вогта, заставил ее качнуться под натяжением соединяющей с ним веревки. Она ожидала услышать стоны или визг (монашек производил впечатление тех слизняков, которые тонут в собственных соплях, стоит им просто сломать руку), но он молчал, что сразу вызвало у нее подозрение: не пришибли ли этого большеглазого дурачка с первого удара? И тут же она убедилась в обратном…
Она услышала смех. Смех? Короткий смешок. Второй конвоир поспешил на помощь первому. Монашка заколотили беспорядочно, куда попадет. Длилось это достаточно долго, чтобы она успела заскучать. Наёмница изнемогала, как от сильной жары. Периодически веревку сильно дергало. «Хватит!» — хотелось крикнуть ей. — Бросьте его и тащите нас дальше!» Вот только она понимала, что, отвлекая внимание от него, привлечет его к себе. Ей не нужно было внимание: у нее только успели срастись две верхних ребра справа.
Наконец стало тихо. «Умер?» — предположила Наёмница, нерешительно открывая глаза.
Он был весь перепачкан дорожной пылью, а вот крови, странное дело, она на нем не заметила, хотя чуть позже он должен весь покрыться синяками. У него даже уцелели все зубы, и он немедленно продемонстрировал их в рассеянной улыбке.
— Вот видишь, — тихо сказал он, стоило конвоирам отойти. — Меня не прикончили! — новое словечко ему нравилось, хотя весь его смысл он не улавливал.
Наёмница промолчала. Она сама была готова его убить.
Вскоре они свернули с дороги и продолжили путь по едва намеченной в траве тропинке.
***
Тропинка привела их непосредственно к стоянке врагов. Конвоиры отошли перетереть дела с остальными. Монашек блаженно улыбался, щурясь от солнца и вслушиваясь в истеричное пение птиц. Нахмурившись, Наёмница отвернулась от него, устремив взгляд к глубокой яме впереди — одну из множества, расположенных здесь. Когда-то в них выжигали древесный уголь. Потом забросили. В этом мире многое забросили ради войны.
Наёмница не была в Нарвуле двенадцать лет. Она вернулась на родину в стае наемников — просто заодно. И сразу же пожалела об этом. За время ее отсутствия ситуация ухудшилась. Нарвулу заполонили чужаки, хлынули в нее, как грязь в реку. Кшаанцы, роанцы, прочие… Порой до ее ушей
