Владимир Коваленко - Крылья империи
— То-то еще. — Миних воздел указующий перст горе. — Можно сделать все тихо. Гвардию — до поры не трогать. Пусть носят сюртуки до щиколоток, валяются пьяными на постах. Вовремя производить этих оболтусов в чины, платить — черт бы их побрал — хорошее жалованье и вовремя. Любить они вас не будут. Будут терпеть. И ничего с ними делать не надо. Надо — не делать. Не пополнять.
У Петра в глазах проскользнуло понимание. Миних, ободренный, продолжил:
— Всякая воинская часть имеет естественную убыль. Кто отслужил свое, кто перевелся — как следует, с повышением на два чина, — в армию, кто совершил нечто, из-за чего не только вы, но и его товарищи не прочь изгнать мерзавца из рядов. Трудно, правда, представить что. Понемногу полки станут равны батальонам, потом — ротам. Вот примерно тогда их можно разогнать и сформировать заново, как нормальные армейские части. И муштровать, и в походы посылать, и впредь не заводить гнильцы.
— Это займет лет десять. А я, право, устал бояться. Как, однако, припекает! Надо бы освежиться. — Петр полез в фонтан, сняв треуголку и подставив парик мелким брызгам. Потом сорвал и парик. Под ним оказались короткие, беспорядочно обкромсанные волосы, торчащие в разные стороны. Когда голова достаточно промокла, Петр, хлюпая сапогами, выбрался из фонтана.
— У тебя рога! — засмеялась Елизавета Романовна.
— Знаю, — беспечно бросил Петр, обмахиваясь треуголкой. — Про Гришку Орлова знает, поди, вся Европа. И про Салтыкова, и про Понятовского…
— Да не такие! На голове — из волос! Зачем тебе новый анекдот?
Петр провел рукой по волосам, пытаясь их пригладить. Тщетно. Тогда он вновь напялил треуголку.
— Сегодня я что-то не в себе, — сказал он. — Норд-ост, видимо. И в горле будто застряла какая-то пакость. А ведь сегодня даже Екатерина ведет себя прилично. Пригласила в Петергоф, а сама уехала. И вместо того, чтобы терпеть ее дурачества, я смогу позволить себе свои! Могу — но как-то не хочу. До чего гадко на душе — просто не поверите…
Речеизлияние его величества было прервано еле слышимым отдаленным шумом. Чуткий Миних уловил: «Гвардия… мятеж…» — и, очертя голову, ринулся на звук. Петр поспешил за ним, но отстал — фельдмаршал в свои годы не только по фрейлинам был боек. Навстречу им прорывались двое — один в раззолоченном зеленом мундире с лазоревой орденской лентой через плечо, другой — пернатый кирасир с восточным клинком. Не перепутаешь.
Генерал-поручик сделал еще более тревожное лицо, выкрикнул с несколько театральным надрывом — зато как палашом наотмашь:
— Ваше величество! В столице возмутилась гвардия, Семеновский и Измайловский полки кричат: «Виват, Екатерина!», преображенцы — то же, еле вырвался.
— Как же это… — растерялся Петр, — а присяга?
— Водкой зальют, — сказал Миних. — А что, в столице верных частей совсем нет?
— Отчего же? — Баглир наконец загнал ятаган в ножны. — Кирасиры сейчас умирают на улицах Петербурга. Иные, глядишь, и вырвутся. А у армейских полков офицеры все взяты по домам — и на их место выставлены из мятежников. Так что за час-другой екатерининцы с кирасирами управятся. Тогда они двинутся сюда.
Глаза Петра округлились.
— Надо ехать в Ораниенбаум, — сказал он, — под прикрытие моих голштинцев. А что дальше?
Он оглянулся. Только что было пусто — откуда-то взялись серолицые растерянные люди — кругом императора осторожно столпился двор.
— Дальше решим в Ораниенбауме, — подытожил он.
Началась суета. Собрались на диво быстро. Поехали.
Баглиру все это очень не нравилось. Была какая-то предрешенность в неловких действиях Петра. Опереточность происходящего подчеркивалась сияюще ясной погодой, солнечные лучи пронизали насквозь листья деревьев — и по изумрудному коридору дороги летели экипажи.
Миних, старый солдат, скакал в седле. Негоже на войне каретами пользоваться. Даже и старикам-фельдмаршалам. Баглир пристроился рядом.
— Дело швах, экселенц, — заявил он. — Император совершенно растерялся. Измайлов пытается его тормошить — но толку чуть. Надо было сразу разослать курьеров к близлежащим гарнизонам, еще что-то делать. Голштинцев одних раздавят.
Миних хмуро жевал губу:
— Его величество решил так.
— Его величество… Короля играет свита, экселенц! А вы посмотрите на эти кислые хари. Половина, наверное, вообще была в заговоре, просто что-то не сошлось — и вот они здесь, дрожат, боятся, что паскудство наружу вылезет. Другие — хорошие, верные — но глубоко штатские люди. А мы теперь уже как бы и на фронте.
Возле Ораниенбаума Петр еще в бытность свою великим князем устроил крепостцу Петерштадт. Потешную, прежними словами. Но устроенную по всем правилам. Внутри крепостцы стояли казармы голштинцев и домики их офицеров.
Один — принадлежал Петру. В нем и устроили военный совет.
Как и опасался Баглир — большую часть совета охватило апатическое уныние. Поводы, конечно, были. Генерал-поручик Измайлов устал от давешней гонки, вид имел воспаленный и нервический, но хотя бы рвался в бой. Прочие… На них было невозможно смотреть. Канцлер Воронцов, его заместитель Голицын и статс-секретарь Волков тушевались друг за друга. Фельдмаршал Трубецкой, командующий всей гвардией, был сер лицом и дивно уныл — и представлял не столько человека, сколько мундир, набитый тряпками. Иван Иванович Шувалов изящно привалился к стене в сторонке и внимательно изучал потолок. Его хата была с краю. Меценат и сибарит, друг Ломоносова, он лицезрел историческую сцену — и не более того. То, что он еще и гвардейский офицер, он, как и большая их часть, благополучно забыл еще в царствование Елизаветы. А потом, после указа о вольности дворянской, просто забыл выйти в отставку. Другая его должность — начальника шляхетского кадетского корпуса — была по его характеру, и с ней Иван Иванович вполне справлялся.
Мучить же его, как прочих, заставляя действительно тянуть строевую офицерскую лямку, Петр не стал из привязанности к Петру Ивановичу Шувалову, гению артиллерии, верному другу и соратнику. Увы, Петр Иванович скоропостижно умер вскоре после того, как обеспечил великому князю Петру корону — после смерти Елизаветы гвардия вдруг обнаружила, что казармы наиболее разложенных старых полков взяты на прицел единорогами, а Зимний дворец зажат в кирасирское каре. Екатерина тогда была занята — рожала очередного бастарда. А как оправилась — тут Петр Иванович и помер, едва достигнув пятидесяти лет. Но заговор пришлось воссоздавать сначала.
Так, во всяком случае, казалось Баглиру.
Генерал-адъютанты Гудович и Мельгунов готовно и истово смотрели в рот царю. А вот в глаза избегали. Оно и понятно — их полки без шефов заперты на Васильевском острове.
