Юрий Никитин - Стоунхендж
— Посмотри на ее гнусную рожу! Ты знаешь, что она мне сказала?
— Догадываюсь, — бросил калика и оглянулся. — Яра! Поди-ка сюда, детка.
Пришлепали быстрые босые ноги. Томас удивился злой решимости на лице женщины. Впервые видел ее такой рассерженной. На бегу подхватила увесистый сук, швырнула умело и метко.
Сук просвистел над головой Томаса, ударил жабу по голове с такой силой, что едва не сбросил с листа. Тот закачался, как в бурю, мелькнули растопыренные лапы и белое брюхо. Брызги долетели до рыцаря.
Злой и униженный, он выбрался на берег. Женщина смерила его презрительно-встревоженным взглядом, отошла к своей одежде, та сохла на растопыренных ветках. Олег, неизвестно чему скаля зубы, помалкивал.
— Сер калика, — не выдержал Томас, — я же вижу, ты насмехаешься надо мной!
Олег покачал головой.
— Не над тобой. Так, вообще.
— Вообще?.. Ты что-то знаешь? Почему эта жаба разговаривала, как человек? Я только сейчас сообразил!
— Как человек... Гм, по-моему, она больше квакала. Правда, знавал я одно племя, где тоже переговаривались почти кваканьем. Жили в болоте, понимаешь, а место всегда влияет... Да многое влияет. Вот, скажем, есть язык сильба гомеро, это когда свистуны переговариваются, а есть стукачи по дереву...
— Сэр калика!
— Понимаешь, заклятия во всем мире одни, но местные колдуны ищут вслепую, потому в одних землях умеют одно, в других — другое, в-третьих — третье... В этих землях освоили одно очень простое, но мощное заклятие. Превращают виновного в лягушку. Снять заклятие тоже просто, но опять же — надо знать как.
— Ты знаешь?
— Да стоит одному узнать, как вскоре знают все. В нашем случае нужно только поцеловать такую лягушку.
Женщина с силой терла камнем по своему платью, отскребывала остатки грязи. Ее странные глаза украдкой следили за рыцарем. Томас задумался, помрачнел.
— Тогда мы сделали злое дело...
— Почему?
— Надо было поцеловать. Зажмуриться и поцеловать. Пусть даже бородавки, но на Страшном Суде мне зачтется доброе деяние.
Глаза женщины стали злыми. Олег посмотрел на нее, потом на Томаса.
— Гм... но она девица...
У Томаса глаза стали круглыми.
— Да? По виду не похожа... Но тем более я мог бы!
Олег хитро улыбался, голос стал сладким, как мед:
— Она еще и красивая девка. Я могу видеть сквозь жабью шкуру.
— В самом деле? — спросил Томас с живейшим интересом.
— Очень. Молодая и очень красивая... Но здесь нравы строгие... Поцеловать и не жениться — опозорить девку. Дегтем ворота вымажут, то да се... Ей снова в болото, только уже топиться от стыда и злой молвы людской. Что скажешь?
Томас сказал со вздохом:
— Ты жестокий человек, но ты прав.
Олег уже стоял, приложив ладонь козырьком к глазам, всматривался в истончающуюся стену тумана. Там едва слышно хлюпало, булькало, кто-то тяжелый ломился через болото, подминая пучки осоки и камыша.
— Не страдай, — сказал он равнодушно, — сейчас половина княжества ее ищет. Все ведают, как и что... В первый день бы отыскали, как бывало поначалу. Но так не наказание, одно баловство. Теперь колдуны наловчились забрасывать их в дальние болота...
Шаги стихли, а вскоре с другой стороны послышался легкий плеск. Болотник вынырнул тяжело, с трудом выволок намокший ковер. Олегу помахал лапой с перепонками между пальцами.
— Ладно, теперь топить вас не буду. Ковер староват, но сгодится.
— И все? — удивился Олег. — Раз уж мы здесь, отведи к Хозяину.
Болотник покачал головой.
— Какой хозяин? О чем глаголешь?
— Везде есть хозяин, — сказал Олег. Он впервые за долгое время улыбнулся. — На Руси без твердого хозяина нельзя, пропадут.
— Тут болото, а не Русь.
— К этому шли. Порядок и хозяин, что отвечает за порядок.
— Не доросли лицезреть его лик.
— Как хошь, — сказал Олег равнодушно. — Сами придем. Только тебя выдерут, что через твое болото прошли, а ты знать не знаешь.
Болотник подпрыгнул, вгляделся в суровое лицо волхва.
— Ишь... Да, ты такой, что сам доберешься. Я уж думал, таких не осталось. Только ждите до вечера, сейчас он занят.
С прижатым к груди ковром без плеска ушел под воду. На этот раз оранжевая молния, отягощенная ковром, скользнула много медленнее.
Сидя у костра, Томас сказал с проникновенным удивлением:
— Сэр калика, я бы никогда не поверил, что у вас здесь живут самые ревностные христиане, если бы своими глазами не узрел!
— Что за чушь? — нахмурился Олег. — Такая отвратительная клевета...
— А как же? Полкняжества, как ты сам сказал, вышли искать бедную девушку. Разве это не пример сострадания?
Яра презрительно фыркнула. Томас сердито выгнул бровь, швырнуть бы в нее чем-нибудь, да под руками пусто, а Олег сказал с непередаваемым презрением:
— Ничего себе сострадание! В придачу к этой девке, а она сама по себе такова, что за обрезок ее ногтя будут биться три княжества, хоть и норовистая, правда, дают еще и полкняжества! Тут кто угодно в болото полезет. Сейчас дома опустели, все молодые мужики пиявок кормят по болотам, всех жаб целуют.
Томас спросил озадаченно:
— Полкняжества? Зачем?
— В приданое, понятно,
Томас повернул голову, долго смотрел на болото, Спросил осторожно:
— А велико ли княжество?
Олег отмахнулся:
— Да так себе. Чуть поболе Британии. Ну, раза в два-три. Народу, правда, раз в десять — земли больно богатые. Чернозем хоть на хлеб мажь, а сено такое накашивают, хоть попа корми. Да ты сам видел, через какие края едем... С местным князем в родстве короли шведские, норвежские, император германский, а еще и шахи и падишахи Востока. Разве что с королем англским еще нет, что чудно... Тьфу, дочь последнего короля Британии, Гарольда II, Гита, вышла за Владимира Мономаха и завела кучу детворы...
Томас потемнел, в глазах было жестокое разочарование. Он с тоской посмотрел на ровную гладь болота, где застыли, как вклеенные в смолу, широкие листья, потом с ненавистью покосился на Яру. Женщина, повернувшись спиной, усердно терла платье. Со спины она выглядела виноватой.
Спали, как коней продавши. Или без задних ног, как говорил Томас. Ночью квакало, хлюпало, по ним прыгало что-то мокрое и склизкое, у Томаса пытались утащить мешок с чашей, так ему показалось. Не просыпаясь, он подмял что-то, придушил, а мешок снова подгреб под себя. Он всегда спал, чувствуя чашу щекой и обеими ладонями.
Утром он очнулся от ощущения внезапной перемены. Раздался звук, словно кто-то незримый тронул басовую струну, но откуда она здесь? Разве что шмель сердито гуднул возле уха, но шмели на ночь замирают полуживыми комочками...
