Мечи Ланкмара. Сага о Фафхрде и Сером Мышелове. Книга 2 - Фриц Ройтер Лейбер
На его ладони лежал кубик из гладких металлических прутьев, с кулачок ребенка размером. Внутри его торчало что-то черное и зернистое. В свете луны металл был похож на серебро, но Сиф знала, что это золото и не что иное, как почитаемая на острове святыня, при помощи которой Мышелов усмирил Мальстрём после того, как в нем безвозвратно погиб мингольский флот.
– Я вытащил его из самого сердца Мальстрёма, чтобы порадовать капитана, – заявил Пшаури, переводя безумный взгляд с одного на другого из своих слушателей. – А вместо этого он стал для него роковым. И ведь капитан опасался, что это может произойти. О боги, случалось ли кому-нибудь столь жестоко заблуждаться?
– Зачем же ты солгал? – спросил Фафхрд. – И почему тебе самому так нужен был этот куб?
– Я не могу вам этого сказать, – отвечал несчастный Пшаури. – Это частное дело, только между мною и капитаном. Боги мои, что же теперь делать? Что же делать?
– Копать, – отозвался Фафхрд, переходя от слов к делу. – Рилл, сообщи Гронигеру и Афрейт мое решение.
– Сначала позволь мне помочь тебе немного, – ответила та и, поставив на землю рядом с вырытым Фафхрдом углублением в пять-шесть дюймов глубиной наполненную жиром левиафана лампу, трижды щелкнула пальцами правой руки. – Гори без жара, – произнесла она одновременно.
Нехитрая магия сделала свое дело.
Белый, как только что выпавший снег, жир левиафана, чистый бисторий, тут же занялся ровным холодным пламенем, точно на землю упал кусок луны. В его свете даже мельчайшие частички земли в вырытой Фафхрдом яме внезапно обрели индивидуальность.
Фафхрд должным образом поблагодарил женщину, и та, развернувшись, скорым шагом двинулась в сторону Эльвенхольма.
Фафхрд повернулся к Пшаури и приказал:
– Садись напротив меня и просеивай землю после каждого моего движения. Две руки проворнее, чем один крюк. Гейл! Ты и Пальчики тоже, садитесь по обе стороны от меня и начинайте отбрасывать землю, которую я выгребаю топором. Мерзлый грунт кончился, так что теперь дело пойдет быстрее. Пшаури, пока ты пытаешься нащупать голову Мышелова, расскажи нам спокойно и ясно все, что можешь, о твоем пребывании в Мальстрёме.
– Думаешь, он еще жив? – прерывающимся голосом спросила Сиф, точно боясь обмануться надеждой.
– Госпожа, – ответил Фафхрд, – я не первый день знаю Мышелова. Не стоит недооценивать его изобретательность и хладнокровие в минуту опасности.
11
Стоя зажатый в тисках земли, точно погребенный заживо на островной манер, Мышелов ощутил комок в горле, который, как он чувствовал, становился все больше и плотнее, так что вскоре у него стало покалывать нёбо и заныло в груди. Легкие его напряглись так, что зазвенело в ушах. Ощущение удушья нарастало.
Он вспомнил, что в последний раз его легкие заполнялись воздухом еще при свете луны.
Мощным усилием воли он поборол настойчивое желание сделать глубокий вдох, который, как он прекрасно понимал, наверняка стал бы для него последним, так как его рот и нос тут же заполнились бы грязью и пылью и он немедленно задохнулся бы. Вместо этого он принялся очень медленно (можно было бы сказать – в качестве эксперимента, если бы это не было абсолютно необходимо) выдыхать, сначала через нос, а потом и сквозь слегка приоткрытые уголки губ. При этом его язык непрестанно двигался, увлажняя поверхность губ и отталкивая от них мелкие частички земли, норовившие попасть ему в рот. Этот процесс напомнил ему общепринятую технику курения гашиша, когда через приоткрытые уголки губ в рот впускают тонкие струйки воздуха, чтобы разбавить густой дурманящий дым. («О, восхитительная свобода движений языка во рту! Как недооценивают ее люди», – подумал Мышелов.)
Впитывая в себя драгоценные крупинки воздуха, сохранявшиеся между мельчайшими крупинками почвы даже на такой глубине, и стараясь заглатывать при этом как можно меньше земли, Мышелов мрачно размышлял, что если его пребывание здесь затянется, то, может быть, он научится глотать землю вместо еды и через некоторое время начнет оставлять за собой след из земляных экскрементов.
Но тут комок в горле вновь настойчиво заявил о себе. Он выдохнул одну порцию воздуха (на это потребовалось порядочное количество времени, поскольку среда оказывала сопротивление) и медленно («Запомни, медленно!» – предостерег он сам себя) сделал второй вдох.
Повторив всю процедуру несколько раз, он решил, что при надлежащей тренировке, не тратя времени попусту, но и не спеша, он научится справляться как с приступами удушья, так и с желанием сделать хороший вдох.
В обозримом будущем все, что не имело отношения к дыханию, отодвигалось для Мышелова на второй – нет, даже на третий! – план.
Он повторил себе, что, как только процедура дыхания будет отработана и войдет в привычку, его голова освободится и он сможет обдумать свое нынешнее положение.
Но тут вставал вопрос: а захочется ли ему думать об этом, когда он получит такую возможность? Что он выиграет от этих размышлений?
По мере того как к Мышелову возвращалась способность воспринимать окружающее, он заметил, что сквозь его сомкнутые веки сочится какой-то красноватый свет – так бывает, когда, закрыв глаза, повернешь лицо к солнцу. Но ведь здесь нет даже луны, напомнил он себе несколько вдохов спустя. (Тут он чуть было не всхлипнул, но вовремя сообразил, что малейший перебой в ритме дыхания грозит весьма неприятными последствиями.)
Однако любопытство, раз пробудившись, не желало оставить его в покое (даже в могиле, мелькнула у него мелодраматическая мысль), и еще через несколько вдохов он рискнул оглядеться сквозь слегка приоткрытые ресницы.
В глаза ему не попало ни единой песчинки, а вокруг и впрямь струился какой-то желтоватый призрачный свет.
Немного погодя он рискнул открыть глаза пошире – не забывая о дыхании, разумеется, – и принялся разглядывать то, что его окружало.
Судя по тому, что его поле зрения было окружено желтой каймой, свечение исходило от его лица. Ему вспомнился странный сон Сиф, в котором она видела его в светящейся полумаске с черными провалами вместо глаз. Возможно, то был и вправду вещий сон, так как сейчас на нем была именно такая маска.
Вот что ему удалось разглядеть в ее фосфоресцирующем свете: перед самым его носом находилась коричневая стена – она была так близко, что расплывалась у него перед глазами, но в то же время достаточно далеко, чтобы не повредить его глазные яблоки.
Однако, вглядываясь в стену, он, к своему несказанному удивлению, обнаружил, что может видеть на несколько дюймов вглубь нее, так что за размытой поверхностью различает
