Девора - Александр Операй
Огромный и мертвый.
Они теперь одно целое. Их не отличить друг от друга.
Реальность — могила.
И она глубока. Не менее полтора метра до крышки гроба. Иначе туп будет вонять.
Тело, распрощавшись с душой, начинает стремительно разлагаться.
Кадаверин. Нейрин. Путресцин.
Трупные яды.
Их названия звучат, словно лекарства.
Плита над могилой — древняя защита от смерти. От человека, который умер из-за инфекции или вируса. Менингит. Пневмония. Туберкулез. Сибирская язва. Чума.
От того дерьма, которое может выбраться наружу.
Люди пишут на плитах имена своих мертвецов. Думают, что так будет проще их отыскать. Но там, на глубине, только кости и волосы. И больше нет ничего и никого.
Чужак бродит среди могил.
Еще один призрак.
Мертвец.
Он приехал сюда для разговора.
Приберег пару слов для Отца.
С последней их встречи прошли тысячи лет.
Но чужак помнит.
Словно это было вчера.
______________
В то утро — туман.
Город — призрак.
Машина тащится с окраины, пробираясь к центру.
Грязные улицы, забитые канализации, проститутки на углу церкви, огромные лужи и ямы.
Но вот многоэтажные дома сменяются особняками и виллами. Вместо мусора на обочинах зеленеет трава. В асфальте дороги нет трещин. Все прекрасно. Идеальный район.
Чужак глотает черный кофе из пластикового стаканчика и прикуривает сигарету. У него плохое настроение. Встреча с Отцом не сулит ничего хорошего. Очередное выяснение отношений.
Старик бросил Мать. Оставил ее умирать в дешевой больнице.
Тут не о чем говорить. Только кричать друг на друга.
И так каждый раз.
Нет в мире никого хуже, чем родственники.
Чужак тормозит рядом с особняком в самом центре квартала.
Всюду деревья.
Дорожка из желтого кирпича тянется от ворот к дому, исчезает в аллее из кипарисов. Там каркают птицы. Фамильяры Отца кричат в след чужаку. Пророчат несчастье.
Мрачные тени бродят по стенам и окнам особняка.
Чужак какое-то время стоит на пороге. Потом делает глубокий вдох и открывает входную дверь.
Старинная мебель. Потертая и уродливая. Русский барокко во всей своей красоте. Все нужно выбросить и сжечь на заднем дворе. В гостиной огромный камин, который никто никогда не разжигал. Со стен, выкрашенных в зеленый, якобы успокаивающий цвет, смотрят портреты Отца. Их штук десять. Все из разного времени. Древний Рим. Средневековье. Эпоха бесконечной войны.
Дальше Макс Эрнст. Арнольд Беклин.
«Искушение святого Антония» и следом «Остров мертвых».
Черный рояль у окна.
Чужак открывает крышку и наигрывает «The Unforgiven».
— Герой этой песни зовет себя «Непрощенный». Глупец, который всю жизнь слушал других. Обреченный на поражение в своем бунте. Не в силах простить этого ни себе, ни окружающим.
Голос Отца звучит в старом доме, как отклик демона с другой стороны бездны.
Страж пустоты. Он стоит в проеме кухни и смотрит на Сына.
— Обнимешь меня?
— Что тебе нужно?
— Поверни голову так, чтобы я видел.
Чужак отходит к стене.
Отец рассматривает шрамы на левом виске Сына.
Тишина невыносима. Старый, умирающий дом скрипит под порывами ветра. Любое движение в здешнем воздухе, кажется нарушением запрета врача, пациент которого остро нуждается в абсолютном покое.
— Это все твоя Мать. Она научила тебя только плохому. Вся эта музыка. Книги. Стихи. Не этого я хотел для тебя.
— Когда-то давно ты читал мне Есенина.
— Я теперь другой человек.
Старик роется в кармане халата, достает пистолет и наводит на Сына.
Пушка старая. Времен Второй мировой. Пуля, выпущенная на расстоянии десяти метров, пробивает стальную каску.
Отец говорит:
— Это хорошая вещь. Удобная форма рукояти, малый разброс и отдача. Точность и кучность стрельбы. Настоящее совершенство для своего времени.
Чужак пожимает плечами. Старье, да и только. На войне он видал и покруче.
Он хочет курить, но не решается достать сигарету в присутствии отца.
Старик снимает пистолет с предохранителя.
— Хочешь я закончу то, что ты начал?
Руки Отца перестали дрожать, морщины на лице разгладились, мутный кисель в глазах исчез, уступив место их истинному голубому цвету.
— Из всего, что ты совершил, — Отец тычет дулом пистолета в шрамы на голове Чужака, — это самое глупое.
— Мне тогда было четырнадцать лет.
— Ну и прекрасно, что все теперь в прошлом.
Старик кладет пистолет на стол у камина.
— Я купил новый дом на побережье. Этот теперь будет твой.
— Мне он не нужен.
— Я не буду врать и говорить, что любил твою мать всю жизнь. Может год или два.
— Срок годности всех твоих чувств.
— Нам было хорошо вместе, а потом родился ты. Не думай, что ты что-то испортил, просто многое поменял. Теперь я хочу изменить твою жизнь. И так круг замкнется.
— Все эти годы ты был безразличен ко мне.
— Я старался на тебя не влиять.
— Зачем тогда быть Отцом?
— Люди плодятся. Так устроена жизнь.
Чужак сжимает и разжимает кулаки.
Злоба — воробьиное слово. Копится в карманах пальто.
— Я встретил женщину. Она не такая, как современные дамы. Все они давно превратились в мужчин. Проникли повсюду: алкоголь, наркотики, деньги, власть, футбол. Но им не хватает одной важной детали. Они все еще не пришили себе член… но основательно его приручили.
— Избавь меня от мизогинии.
— Анат разделяет мои взгляды на жизнь, сынок. Такое редко бывает. Она хороший психолог. И помогла мне измениться. Ты должен с ней познакомиться. Я буду рад, если ты придешь к нам на свадьбу.
Чужак слетает с катушек.
Он смеется.
Из него рвется лай. Вой.
В глазах стоят слезы.
Он догадался.
Кусочки пазла встают на места.
Лицо Отца становится бледным.
— Я сказал что-то смешное?
— Нет. Просто вспомнил свой последний визит к психиатру.
Отец разводит руки в стороны.
— Я родился с искривленным носом.
— Никогда этого не замечал.
— Ты же не Мать, — чужак пятится назад, ближе к выходу, — это обнаружилось на медкомиссии перед тем, как я попал в армию. Я почти не дышу левой ноздрей.
— И как это связано с психологией?
— Мой лечащий врач говорил, что из-за этого в легкие поступает меньше кислорода, как и во все другие органы, в том числе в мозг. Это приводит к постоянным депрессиям, которые не вылечить групповой терапией.
— Так почему ты не сделал операцию?
Чужак снова смеется.
— Он сказал, что я не похож на человека, который страдает депрессией.
______________
Могила Отца.
Плита на земле.
На самом краю кладбища.
Забор рухнул, и теперь она вроде как в чистом поле.
Одинокая. Укрытая ржавой травой.
Чужак прилег рядом. На самом краю.
Глянул в небо и громко сказал:
— Я всегда тебя ненавидел.
Что-то сдвинулось там. Под
