Джон Норман - Вождь
Он увидел, как открываются ворота, и женщина поднимается по ступеням к почетным местам. Стражники остались у входа в ложу, по обеим его сторонам: иногда горожане во время зрелищ пытались передать прошения прямо в руки представителей власти. К тому же не один губернатор или император был убит в цирке — обычно во внутреннем дворике или коридоре, ведущем из ложи на улицу.
Он наблюдал, как женщина занимает кресло рядом с матерью, верховной судьей, сидящей справа от мэра. Он не считал себя ни невеждой, ни варваром. Он был крестьянином из деревни близ фестанга на одной из планет Империи, где была даже своя столица, Вениция.
Он всмотрелся в цепочку следов, оставленных женщиной на песке. Она шла по-другому, не так, как мужчины!. На этой планете женственная походка была необычным явлением. Многие женщины пытались изменить свою естественную поступь. Но судебный исполнитель не думала о походке. С трибуны донесся возмущенный ропот женщин, когда она медленно и невозмутимо проследовала в ложу. Она принадлежала к сословию хонестори. Пленник предположил, что эта женщина испытывает смешанные чувства относительно собственного пола. Он задумался, гадая, есть ли планеты, женщины которых не испытывают подобных чувств, а просто принимают себя такими, какие они есть, и радуются этому. Он слышал, что на некоторых планетах все женщины считаются рабынями. Они одеваются для удовольствия мужчин. Их походка, одежда и украшения не вызывают сомнений в их женственности.
Опять запели трубы, и пленник увидел, как открываются боковые ворота. На арену выбежали карлики. Их было больше, чем пленников; они несли длинные мерные доски, крюки и корзины. Послышалась веселая музыка и одобрительные крики. За карликами появились несколько грузных мужчин с тупыми лицами, на которых были только набедренные повязки. Каждый из них нес барранг — широкий, с острым лезвием длиной до трех футов и футовой ручкой, за которую можно было взяться двумя руками. Вероятно, каждый барранг весил около двенадцати фунтов.
Крестьянин задвигался. Веревки держали крепко. Их основа глубоко впилась в руки — теперь он это почувствовал. Чувства возвращались к нему задолго до того момента, когда этого можно было ожидать. Он решил оставаться коленопреклоненным — не только ради брата Вениамина и самого себя, но и из пренебрежения к зрителям. Он не обращал внимание на веревки. Неужели эти люди настолько не доверяют ему, что не могут оставить в покое, пока не освободится и не улетит его коос — невиновный и непострадавший? В конце концов, они не могут повредить коос — об этом говорили братья. Но, может быть, кооса у него нет. А если его и вправду нет — что тогда? Что, если он — это всего лишь он сам, а совсем не коос, которого, насколько известно, не видел ни он, ни любой другой? Наверное, они вправе не доверять ему. Но что он может сделать — бежать со связанными руками, пока карлики не настигнут его и не притащат назад на крюках под смех толпы, а грузные воины будут ждать сигнала, покачивая тяжелыми баррангами? Он зашевелился. Веревки были прочными, очень прочными. Вероятно, стражники и судебный исполнитель решили не оставлять ему шансов. Такие веревки способны сдержать даже бешеного кабана, не говоря уже о жертвенном быке — белоснежном, с позолоченными, украшенными бусами рогами — таком, каких умерщвляют жрецы Телнарии.
Служители с граблями вышли через Ворота мертвых и выстроились у края арены.
На сегодняшний день было назначено несколько представлений, и большая их часть должна была занять продолжительное время. Кое-где места для зрителей пустовали, хотя цирк был небольшим, в самый раз для провинциального городка. Зрители часто опаздывали, не прочь пропустить начальные церемонии, неизбежные для зрелищ.
Мужчины, стоящие на арене, вслух начали молиться Флоону, Каршу или святым заступникам. Он не знал молитв Святому Гьядини, да и вряд ли можно было открыто молиться ему — Гьядини придерживался теории эманации, и, значит, был отступником. Кто бы осмелился молиться ему в те времена?
Программа зрелищ была расписана на целый день: песни и танцы, спортивные состязания, бои животных, корриды, гладиаторские бои, акробатические номера, выступления канатных плясунов, краткие постановки, мифологические сценки и так далее — чтобы заполнить все время до сумерек. Цирк освещался только солнцем. Если какое-либо зрелище планировалось провести вечером, его переносили на меньшую арену, освещенную светильниками. Энергия на планете весьма ценилась, вся она шла на нужды Империи, и пользовались ею строго ограниченно. С другой стороны, существовали надежные неиссякаемые ресурсы — свет звезд, солнца, энергия ветра и приливов, даже такие бесценные богатства, как трава и почва. Все, что находилось под небесами, укрепляло единство и вечность Империи.
Он еще раз попробовал веревки. Они могли выдержать кабана и жертвенного быка.
Он заметил, что леди-мэр поднялась с кресла.
Она, как и судья, сидящая рядом, была одета в плотную, мешковатую одежду, которую крестьянин видел на многих женщинах города. Эта одежда разительно отличалась от белой тоги из кортана, в которую была облачена дочь судьи. Конечно, она была не единственной женщиной в цирке, одетой подобным образом. Крестьянин замечал там и тут на трибунах яркие платья, особенно много было желтых и красных. Некоторые женщины надевали даже ожерелья и браслеты. На женщине-заключенной, с помощью которой его признали «не настоящим мужчиной», было ожерелье, и когда ее поставили совсем близко, ее короткая одежда распахнулась до самых бедер. Оптическое устройство зафиксировало реакцию крестьянина — доказательство было неопровержимым.
Мэр подняла руку, повернувшись к толпе. Запели трубы. Мужчины на арене затянули гимн Флоону. Крестьянин не пел — он не знал, о чем просить Флоона.
Позади кресла мэра он разглядел небольшой алтарь, на котором мерцало пламя. Леди-мэр взяла из рук служителя пакет и высыпала его содержимое в огонь, который сразу зашипел, и с алтаря взметнулась тонкая желтоватая струйка дыма. Крестьянин уловил запах благовоний. Это был древний телнарианский обычай — возлияние божествам, в которых, как считал крестьянин, уже никто не верил.
Звуки гимна Флоону, которые казались тихими и неуверенными, отчетливо разносились по всему цирку. Крестьянин заметил, что дым перестал подниматься с алтаря. Леди-мэр встала перед своим креслом и подняла правую руку с зажатым в ней шарфом.
— Пусть начнутся игры! — провозгласила она формулу, происхождение которой терялось в глубине веков.
Она разжала пальцы, и шарф упал к ее ногам. Взревели трубы, но этот звук почти потонул в восторженных воплях толпы. Все зрители в предвкушении зрелищ подались вперед.
