Пустая - Яна Летт
– Спасибо, дорогуша, – говорила она, и выражение лица у Френа делалось таким, словно он был котом, которого взяли с улицы в дом.
Наверное, знал бы он, что его решение спасти ребенка и меня обернется такой признательностью Мафальды, с самого начала схватил бы нас в охапку и примчал сюда, не тратя времени на споры.
Чтобы угодить ей, он стал держаться со мной так, словно я – член семьи или по меньшей мере дальняя родственница. Улыбался и кивал мне при встрече и иногда оставался на ужин, несмотря на то что я тоже сидела за столом.
Крисс привязался ко мне сильно и по-настоящему. Может, он чувствовал во мне что-то родственное?
Даже спустя месяц он оставался абсолютно равнодушным к Маффи. Она купала его, кормила, часами пыталась развлекать игрушками, от которых прежде он был без ума. Крисс хмурился, сжимал кулачки. Он напоминал крохотного старичка. Его светло-розовые глаза смотрели сквозь Мафальду. Это приводило ее в отчаяние. Так же равнодушен он был к Френу и Сидду.
Зато, завидев меня, он сразу начинал улыбаться и гулить. Его белое личико переставало выглядеть отстраненным. Я играла с ним – Мафальда дала мне деревянного петушка, кожаный мячик, лаковую повозочку с крохотным ватным коньком, все его любимые игрушки. Наверное, надеялась, что они помогут пробудить в нем утраченные воспоминания.
Думаю, вначале она приютила меня, чтобы уязвить Говардса. Но постепенно – и, наверное, Крисс сыграл в этом не последнюю роль – она стала действительно хорошо относиться ко мне. Я почувствовала разницу – как будто из прохладного подземного ключа выплыла в нагретую солнцем воду. Может, кто-то другой, избалованный любовью, этой разницы и не заметил бы… Но не я.
Вечерами я плавала в этом тепле, в ароматах заваренных трав и ягодного отвара. Мы собирались у очага после закрытия трактира. Маффи домывала посуду. Кипел чайник. Крисс сидел со своим деревянным петушком у камина, бездумно глядя в огонь. Рядом, в кресле, Френ раскуривал трубку, любуясь на Мафальду – на ее раскрасневшееся от работы лицо, прилипшие ко лбу рыжие пряди. Каждый вечер он предлагал ей помощь, и каждый вечер она фыркала и отмахивалась, а он с удовлетворенным видом откидывался в кресле. Кажется, ему тоже нравилось воображать, что он здесь – дома.
Я рассказывала, как встретила в дороге банду артийцев, пересекших границу ради грабежа, как ускользнула от патруля блюстителей, принявших меня в темноте за вражеского лазутчика. Про то, как спасла от браконьеров очень большого волка и как он шел за мной еще несколько дней, по вечерам подходя очень близко к костру, а потом однажды отстал. Про то, как однажды я обнаружила, что в большом доме на холме в Липте засел призрак, который сводил с ума всех потомков именитого рода, живших там… Про то, как я – тогда я была еще неопытна – предложила семье свою помощь, а они выгнали меня из города.
Я не рассказывала ни о Никто, ни о том, как доверялась тем, кому не следовало. Мне не хотелось, чтобы меня жалели.
Глаза Сидда и Френа одинаково сверкали, когда я говорила о чем-то интересном или опасном, и они то и дело просили подробностей.
Однажды, когда их не было рядом, я осмелилась спросить у Мафальды, не хочет ли она выйти за Френа замуж. За него или еще кого-то из ухажеров, постоянно крутившихся рядом с ней в трактире. В ответ Мафальда расхохоталась и хохотала так долго, что мне стало неловко.
– Ну что за ерунда, – сказала она, отсмеявшись. – Ты же видела их в деле. Этих смельчаков… Так о чем разговор? Чтобы я отдала кому-то из них трактир, себя и своих детей в придачу? Да никогда в жизни, гнев их раздери. Для женщины нет ничего важнее ее детей и ее дела – кто считает иначе, хлебнет в жизни горя, попомни мои слова, Лекки.
Она не смогла привыкнуть к «Лекре» («Это и не имя вовсе!») и переименовала меня по-своему.
Спустя неделю после того, как я очнулась, вернулась из города Руна. Сесть в седло я пока все равно не могла, поэтому лошадь продолжила работать на Маффи – развозить заказы вместо Черныша, которому давно пора было уйти на покой.
Когда моя нога стала заживать, Маффи заявила, что мне нужно заняться делом, чтобы быстрее поправиться, и я стала помогать ей в таверне. Мыла тарелки, мешала суп в огромном котле, резала овощи для летнего салата, отжимала домашний сыр.
Днем мне не было места в таверне. Жители городка приходили сюда поесть и обменяться сплетнями.
– Сама понимаешь, слухи начнутся: у нее еду готовит пустышка… Оно, конечно, многие продолжат ходить – больше некуда… Но лишние проблемы нам ни к чему.
«Лишние проблемы». Маффи ничего не говорила о тех проблемах, что уже приобрела, приютив меня, но я прекрасно понимала, что они есть. Кольцо молчаливого – пока – неодобрения наверняка сжималось вокруг Мафальды. Сколько оставалось времени – месяц? Две недели? Неделя?.. До того, как маленький дом с таверной превратится в крепость в осадном положении?
В каком-то смысле Мафальда была воительницей всю свою жизнь. Родившей пятерых – и похоронившей двоих – детей, железной рукой державшей трактир, не вышедшей замуж, несмотря на обычаи, осуждение женщин и осаждавших ее ухажеров. Она рассказывала, что в юности была красавицей. По мне, она ею и оставалась – несмотря на седые пряди в рыжих волосах.
– Его звали Виккор, – рассказывала она мне, бесконечно мучая гибкое белое тесто на сосновой доске. – Он приехал из соседнего города, совсем рядом с границей. Приметил меня – только, думаю, мое хозяйство ему понравилось даже больше. Он был поставщиком рыбы, а мне как раз нужен был подходящий. Хороводили с ним вокруг да около – и настырный был, гнев его побери! Я ему говорю: привезешь хвостовника с меня ростом – подумаю. Привез! Когда мы его выпотрошили, все окрестные коты еще две недели жили в нашем дворе – одурели от рыбного запаха и потрохов и лежали, как будто их самих там потрошили. Ну, он опять ко мне. Я говорю – молодая тогда была – перепляшешь, подумаю. Вся улица собралась глядеть. Как он плясал! Искры у него из-под ног летели. На что я была плясунья, я его не переплясала.
– Неужели он совсем не понравился?
– О, еще как понравился, Лекки, можешь мне поверить. Хорош собой, молод, силен – да и дела у нас сочетались… Он рыбу поставляет, я готовлю… Все, что я ни просила, делал – и отговорок не осталось… За нашей войной уже весь город следил – нельзя было не сдержать слова. Наконец сговорились: заключаем контракт на поставки на несколько сезонов вперед, а потом играем свадьбу. Вит – это наш служитель в храме – ох и рад был. Я ему как кость поперек горла – с тех самых пор, как Прют родилась, а мужики продолжали из-за меня драться. Все пытался сочетать меня законным браком, хоть бы с жабой. В назначенный день у храма все собрались… Жених принес огромный букет крестовника – и где только нарвал?.. Ты неправильно управляешься с тестом. Шире движения, шире… Вот так. Теперь сносно.
– И что было потом?
– Я пришла с Прют, ну и говорю: раз жених меня с дочкой берет, пусть покажет, что сможет стать ей отцом. Сунула ему девицу в руки – она тогда еще в пеленки делала. Она ну реветь! Он ее – успокаивать. И так, и эдак… Козу делал, улюлюкал… Ну и дурацкий у него был вид, у бедолаги. – Мафальда показала, какой именно у него был вид, и я не удержалась – хихикнула.
– И что, так и не успокоил?
– Нет, конечно. Я сунула ей в пеленку острого перца – где ей было успокоиться? – Мафальда хохотала так, что
