Мечи против колдовства. Сага о Фафхрде и Сером Мышелове. Книга 1 - Фриц Ройтер Лейбер
С тех пор она стала со мной еще строже и, все так же продолжая баловать Анру, практически лишила нас связи с внешним миром. Мне даже было запрещено разговаривать с новой рабыней, которую она купила, – уродливой, вечно ухмыляющейся тонконогой девицей, в чью обязанность входило массировать мать и иногда играть на флейте. Теперь по вечерам к нам приходили какие-то люди, но нас с Анрой держали взаперти в нашей спальне, расположенной в дальнем углу сада. Мы слышали их крики за стеной, а иногда визг и глухой топот во внутреннем дворике, сопровождавшиеся звуками флейты Фрины. Порою я всю ночь лежала без сна, в необъяснимом, тошнотворном ужасе глядя в пространство. Изо всех сил пыталась я выведать у старой Береники, что происходит, но та слишком боялась материнского гнева и лишь искоса поглядывала на меня.
В конце концов Анра придумал, как нам все разузнать. Когда он рассказал мне о своем замысле, я отказалась. Я была в ужасе. Вот тогда-то я и обнаружила, какое влияние имеет на меня брат. До сих пор все, что я для него делала, было как бы игрой, которая радовала нас обоих. Я никогда не считала себя рабыней, слепо выполняющей его приказы. Но теперь, начав строптивиться, я выяснила: не только брат обладает какой-то непонятной властью над моими руками и ногами и может почти начисто лишить меня способности шевелить ими, но и я сама не могу вынести, когда он впадает в печаль или расстройство.
Теперь-то я понимаю, что в те дни в его жизни происходил первый из тех переломов, когда он не знал, куда идти дальше, и безжалостно приносил в жертву свою любимую помощницу, дабы удовлетворить свое ненасытное любопытство.
Пришла ночь. Как только нас заперли в спальне, я выбросила из крохотного высокого окошка веревку с узлами, выкарабкалась сама и стала спускаться. Оказавшись внизу, я залезла по оливковому дереву на крышу. По ней я доползла до квадратного внутреннего дворика и с трудом, чуть было не рухнув вниз, залезла в тесное, заросшее паутиной пространство между кровлей и потолочным перекрытием. Из столовой доносился приглушенный рокот голосов, но дворик был пуст. Я притаилась, как мышка, и стала ждать…
Фафхрд сдавленно чертыхнулся и остановил лошадь. Остальные последовали его примеру. По откосу покатился сорвавшийся из-под чьей-то ноги камешек, но путники не обратили на это внимания. Словно нисходя с высот и наполняя собой все небо, в воздухе раздавалось некое подобие звука, манящего, как голоса сирен, которые слышались привязанному к мачте Одиссею. Некоторое время путники удивленно прислушивались к нему, затем Фафхрд, пожав плечами, тронул лошадь, и остальные двинулись за ним.
Ахура продолжала:
– Очень долго ничего не происходило, только пробегали время от времени рабы с пустыми и полными блюдами да раздавались смех и звуки Фрининой флейты. Потом смех вдруг стал громче и превратился в пение, послышался шум отодвигаемых скамей, шаги, и во дворик высыпала дионисийская процессия.
Открывала ее обнаженная Фрина с флейтой. За ней двигалась моя мать; она смеялась, ее держали под руки двое приплясывающих юношей, а мать прижимала к груди большую чашу с вином. Вино выплескивалось через край, хитон из белого шелка был на груди уже весь в красных пятнах, но она все смеялась и кружилась. Далее шли другие – мужчины и женщины, молодые и старые, все они пели и плясали. Какой-то ловкий молодой человек, высоко подпрыгнув, ударил в воздухе ногой о ногу; одного жирного старика, который задыхался, но посмеивался, тащили за собой девушки. Обойдя двор три раза, процессия рассыпалась и повалилась на ложа и подушки. Они болтали, хохотали, целовались, заключали друг друга в объятия и всячески резвились, одновременно наблюдая, как танцует нагая девушка, которая была гораздо красивее Фрины, а мать тем временем пустила чашу по кругу, дабы все наполнили свои кубки.
Я была изумлена и… очарована. До этого я только что не умирала от страха, ожидая невесть каких ужасов и жестокостей. Однако то, что я увидела, было очень мило и естественно. Внезапно меня словно осенило: «Так вот какими чудесными и важными вещами занимаются взрослые!» Моя мать меня больше не пугала. Несмотря на ее новое для меня лицо, в ней больше не было жестокости – ни внутри, ни снаружи, – только радость и красота. Молодые люди были так веселы и остроумны, что мне пришлось засунуть кулак в рот, чтобы сдержать распиравший меня смех. Даже Фрина, сидевшая, словно мальчик, на корточках и игравшая на флейте, казалась безобидной и привлекательной.
Во всем этом была лишь одна тревожная нотка, и я едва обратила на нее внимание. Два самых больших шутника – молодой рыжеволосый парень и пожилой тип с лицом тощего сатира, – казалось, что-то задумали. Я заметила, как они шепчутся о чем-то с другими пирующими. И вдруг молодой парень ухмыльнулся и закричал, обращаясь к матери: «Я кое-что знаю о твоем прошлом!» А пожилой насмешливо подхватил: «Я кое-что знаю о твоей прабабке, старая ты персиянка!» Мать рассмеялась и небрежно взмахнула рукой, но я-то видела, что в глубине души она встревожена. Кое-кто из собравшихся на миг замолчал, словно намереваясь сказать что-то, но потом все продолжали веселиться. В конце концов шутники куда-то скрылись, и ничто более не омрачало общей радости.
Танцы становились все более неистовыми, танцоры все чаще спотыкались, смех делался все более громким, вино
