Юрий Никитин - Придон
За дверью послышались тяжелые шаги. Она застыла в ожидании, но шаги удалились и постепенно затихли. Она покосилась на ложе, тут же отдернула голову, но перед глазами остался этот ее позор: смятая постель.
Придон явился поздно вечером, от него пахло дорожной пылью, солнцем и конским потом. Он наскоро помылся, она поняла, что делает для нее, артане вообще-то мыться не любят, хотя прекрасно плавают и любят купаться в озерах, реках и даже в их холодном северном море.
Вытираясь, сказал ей примирительно:
– У меня был тяжелый день.
– Сочувствую, – ответила она холодновато.
– Может быть… ночь будет лучше?
Она скривила губы, ее голос в ответ прозвучал так, словно сперва сотню миль пронесся с северным ветром над вершинами северных гор.
– Здесь все – твои пленники. Что ты хочешь?
Его лицо мгновенно стало растерянным, в глазах метнулся испуг.
– Итания!.. Это мы все твои пленники! Это все – твой мир, твой двор!
Она покачала головой.
– Нет, Придон. Как ни печально, но именно сейчас рушится мой придуманный мир.
Он быстро взглянул ей в лицо, в черных глазах промелькнуло умоляющее выражение.
– Итания… у нас только все начинается.
– А не заканчивается?.. Я перестану мечтать о прекрасном и смелом воине, победителе дивов, чудовищ и даже богов, ибо он превращается в чудовище?
Он усмехнулся горько и недоверчиво:
– А ты мечтала?
– Ты, конечно же, не поверишь?
Он покачал головой:
– Прости…
Она не противилась, бесполезно, когда он обнял ее за плечи, подвел к ложу. Она покорно села, застывшая, безучастная, окаменевшая в своем горе.
– Итания…
– Да, повелитель, – ответила она тихим покорным голосом. Он вскричал голосом, что больше был похож на рев смертельно раненного зверя:
– Какой я повелитель? Это для других – повелитель, для тебя – раб!.. Это я – твой пленник.
Она покосилась на ложе.
– Пленник?
– Пленник, – повторил он со сдерживаемой яростью. – Я в плену твоих глаз, твоего голоса, твоей улыбки, твоих волос, запаха твоей кожи!
Она сказала слабо:
– Тогда не прикасайся ко мне.
– Не смогу, – признался он. – Это рок. Да свершится воля богов!.. Это они направили меня тогда на площадь Яфета, чтобы я тебя увидел. Это они помогали мне отыскать части меча, а теперь вот привели нас сюда.
Она сказала беспомощно:
– Меня не боги привели, а ты. И страну залили кровью тоже не боги, а твои воины. Что мы наделали, Придон?
Вместо ответа он привлек ее к себе, горячий твердый рот накрыл ее нежные упругие губы. Когда сбрасывал одежду, ей показалось, что у него дрожат руки. Она отвернулась к окну, откуда с темного неба с укором смотрела очень тонкая, изящно вырезанная сверкающая дуга луны. Мелкие звезды блестели, как крохотные алмазики. По обе стороны окна ярко и сильно горят широкие светильники из червонного золота. Донесся далекий вскрик, то ли веселье, то ли оборвалась чья-то жизнь.
Шелест одежды оборвался, сердце предостерегающе стукнуло, чувствуя по движению воздуха, что он протягивает к ней руку. Она закрыла глаза, широкие ладони обняли ее, она прижалась спиной к его твердой, как дерево, груди. Ладони держали ее нежно, от них шло тепло, ее плечи сами по себе опустились, тепло пошло по всему телу. Он враг, он пришел и взял ее силой, вот сейчас совершит насилие… и все же гнев и страх почему-то покинули ее незаметно, предательски, испарились, и вот она непроизвольно прислушивается к той неге, что идет по всему телу, собирается горячими точками, ее мышцы вздрогнули пару раз, но уже не от страха, что-то непонятное, мощное, древнее проснулось и поднимается из темных глубин, пугая властностью, неотвратимостью …
Возможно, мелькнула смятенная мысль, это и есть то, что Придон называет зовом бога изнутри себя? Тогда противиться такому зову не в силах человека, не по силам слабой девушке, рожденной и жившей среди любви и ласки…
– Придон, – простонала она шепотом, – что ты со мной делаешь…
– Это не мы, – ответил он шепотом, – это боги внутри нас.
Она чувствовала его обжигающее дыхание. Он трепетно касался губами ее волос, отыскал среди взбитых локонов кончики ее ушей.
До прошлой ночи девственница, всячески оберегаемая от грубостей жизни, она сейчас отчетливо знала, что с нею произойдет, как это произойдет, и, прости ее Куявия, не чувствовала ни страха, ни стыда. Если он перестанет трогать губами ее уши, виски, шею, зарываясь лицом в копну волос, она ощутит потерю. Тело наливалось жаром, зов древних богов звучал все громче.
Она повернулась в его объятиях, их взгляды встретились. Он увидел в широко распахнутых лиловых глазах разгорающееся безумие. Платье скользнуло к ее ногам, он схватил ее на руки, и они упали на ложе.
В этот раз это чудовище как будто терзалось раскаянием и сделало все, чтобы не причинить ей боль. Даже удивительно, насколько он может быть нежным и заботливым. Хуже того, на какое-то время как будто потеряла власть над собой, ее руки перестали его отталкивать и… как стыдно даже вспомнить, обхватили за шею, такую толстую, крепкую, горячую, а ее окаменевшие губы растаяли под его горячим ненасытным ртом.
Правда, это длилось только миг, устыдившись, она заставила себя застыть, замереть, к тому же и его объятия ослабели, хотя ее не выпустил, держал, как в колыбели.
Она пошевелилась, сделала вид, что ей это неприятно, и его руки послушно расцепились. Она отодвинулась.
Наконец за спиной щелкнуло, он шумно выдохнул, далекие занавески колыхнулись. Все это время, похоже, он сдерживал дыхание, словно, сцепив зубы, с огромными усилиями нес на себе гору.
– Спасибо, – сказала она как можно более ровным голосом. – Я вижу, что не всегда артане жгут дома, насилуют женщин и бросают младенцев в огонь…
– Вранье, – ответил он сдавленным голосом. – Мы не бросаем младенцев в огонь. А жечь дома и насиловать женщин – право войны! Куявы разве не жгли наши дома и не насиловали женщин?
Она повернулась к нему лицом. Глаза ее смотрели строго, но щеки окрасились румянцем. Губы покраснели и вздулись. Придон уловил в ней некоторое смущение, пальцы ныли от жажды ухватить ее, он жадно сглотнул, переступил с ноги на ногу.
Итания некоторое время смотрела строго, наслаждаясь замешательством такого могучего и ужасного человека. Мелькнула непрошеная мысль, что всю эту ужасную войну в самом деле развязал именно этот человек. Тот самый, что вот сейчас краснеет, что-то мямлит, не знает, куда деть руки, что-то жалко лепечет. А войну начал из-за нее, и об этом уже начинают слагать песни…
А у нее, мелькнула новая мысль, уже есть над ним некоторая власть. Но вот только употреблять ее… в этом что-то от унижения ее достоинства дочери властелина Куявии.
