Игра Бродяг - Литтмегалина
— Как же я мечтал изловить тебя…
Теперь хозяин прижимал Молчуна к полу коленом. Широкие ладони обхватили затылок Молчуна, приподняли его голову и силой ударили ее об пол. Молчун взвизгнул. Весь его мир стал клочком пропитанной вином хорошо утоптанной твердой земли, о которую его били лицом.
— Чтоб… ты… сдох… маленький… засранец… — каждый удар сопровождался визгом Молчуна. — Не… смей… никогда… воровать у меня… убью!
Может, это обещание было сделано для красного словца, но в данный момент Молчун не сомневался: хозяин действительно убьет его. Объятый ужасом, Молчун превратился в зверя, стал втрое ловчее. Извернувшись, он вцепился зубами в руку хозяина. Тот взревел и отпустил его.
Вскочив, Молчун бросился к лестнице, одолев ее одним прыжком. Отчаянно пыхтящий хозяин загрохотал за ним. Оказавшись в сарае, Молчун резко захлопнул люк погреба. Хрустнули попавшие под люк пальцы хозяина, затем последовали крик и звук падения. Молчун тяжело задышал. На раздумья времени не оставалось — совсем не факт, что хозяин свернул себе шею. Выбрав самый очевидный путь, Молчун метнулся в распахнутую дверь.
Жена и дети хозяина сидели за столом. Когда Молчун ввалился в комнату, они вытаращили глаза на него. Дети хозяина Молчуну не нравились, потому что они были толстые, тогда как он сам — такой худой. Да и кривобокая, вечно хмурая жена хозяина как-то выплеснула на него ведро грязной воды, оставшейся от мытья пола. Ей, видишь ли, не понравилось, что Молчун шляется возле их дома. За это, считал Молчун, они все заслужили кары. Любой, вплоть до смерти.
Молчун закричал своим странным, наполовину человеческим, наполовину звериным криком и изо все сил толкнул стол. Полетели еда, осколки, с сердитым шипением выскочил черный лоснящийся кот, завизжала хозяйка, ей вторил влетевший в комнату хозяин. Но Молчун уже убегал — прочь от страшного дома, сквозь серые капли дождя, которые пытались смыть с его лица кровь, грязь и слезы.
***
— Что мы будем делать? — стоя у прикрытого ставнями окна, Эхо тревожно вслушивалась в дождь.
— Потребуем ужин и горячую воду. Ужин, желательно, тоже горячий.
— А мы…
— Нет, — сказал Вогт. — Расслабься. До завтра дракон их всех не съест. Ты вспомни старосту — его одного хватит, чтоб обожраться.
Эхо приоткрыла ставень и встревоженно выглянула наружу.
— Дождь сильный. Едва ли он будет лить всю ночь.
— Не беспокойся. Здесь Восьмерка не появится.
Эхо оглянулась на Вогта.
— Откуда ты знаешь?
— Знаю и все. Это было бы не по правилам. А первое правило любой игры — она должна быть проходима. Вернись в постель.
Эхо подчинилась. Вогт обнял ее. От него исходило умиротворяющее тепло.
— Хотела бы я знать, кто их придумал, эти правила, — пробормотала она.
— Кто знает?
— Ты знаешь, я думаю.
Вместо ответа Вогт прижался губами к ее шее. Над собой Эхо видела балки потолка. Она закрыла глаза, сосредотачиваясь на ощущениях.
— Я так давно не жила в доме, Вогт, — пробормотала она, обхватив его затылок.
— Однажды у нас будет свой дом, — отстранившись, сказал Вогт упрямо, словно спорил с кем-то невидимым. — Не завидую я тому, кто сейчас там снаружи, один под черными тучами.
***
Молчун засунул пальцы в рот и потрогал зуб, из-под которого текла кровь. Зуб шатался. Молчун все еще чувствовал боль, но она была не настолько сильной, как ему хотелось. Его гнев слабо мерцал, почти угас, сменившись грустью, а Молчун желал, чтобы гнев обратился в костер, высокий — до самого неба, и тогда он швырнул бы в него всех.
Там, внизу, море сердито билось о скалы и, темно-синее, становилось фиолетовым, забирая красный заката, чтобы небо стало, наконец, черным.
В своем укрытии Молчун был в недосягаемости, в безопасности — но также в холоде и одиночестве. Стиснув зуб большим и указательным пальцами, он потянул его и на этот раз вытащил.
***
В последние минуты до того, как погрузиться в сон, староста Майлус обдумывал услышанное от дракоборцев. «Кругом драконы, эти хитрые твари. Неужели действительно не спрятаться?»
«Я еще выясню, как ты пробираешься в деревню, мелкий ублюдок», — думал хозяин Сквалог.
Вогтоус сидел в это время в большом ушате, его розовые коленки торчали над водой. Эхо намыливала его волосы. Светили им не привычные звезды, а тусклые свечи, дрожащие огни которых отражались в широких зрачках Вогта. Его лицо было мрачно, сознание витало где-то далеко.
— О чем ты думаешь? — спросила Эхо.
— Вспоминаю дни в монастыре. То время, когда я пытался ответить себе, в чем мое предназначение.
— Ты говорил, что твердо решил отыскать меня, и ты нашел. Разве от тебя требуется что-то еще?
— Это была моя цель. Она шла из глубины меня, от той моей части, что всегда нуждалась в тебе. Но предназначение — это нечто иное. То, к чему я могу не стремиться вовсе, но что обязан исполнить. Хотел бы я знать, что это… Все мое тело болит от предчувствия. Я близок к осознанию. И в ужасе от того, что мне предстоит узнать.
«Понимать его я так и не научилась, но хоть привыкла к непониманию», — подумала Эхо. А вслух сказала:
— Закрой глаза, а то будет щипать от пены.
И вылила на Вогта целое ведро горячей воды.
***
Их скромный завтрак состоял из огромной, в сковородку, яичницы и свежего — вот только из печи — хлеба со сливочным маслом. Как выяснилось, убить голод в животе куда проще, чем в памяти, и, даже набив желудки, они продолжали жевать, попутно обсуждая план действий. Небо за окном было серым и хмурым. Эхо было странно видеть его не привычно-огромным, а запертым в маленький квадратик, что неприятно напомнило ей о пребывании в торикинской тюрьме. Настроение Вогтоуса было небу под стать. Острого желания бежать защищать селян от дракона он не демонстрировал.
— Давай пойдем к скалам и поищем его, — неохотно предложил он с набитым ртом.
Эхо подавилась и закашлялась.
— Дракона? — едва выговорила она, багровея и кашляя. Вогтоус похлопал ее по спине. — Спасибо, — Эхо потерла горло. — Это не кажется мне разумным, Вогт. Если даже мы его
