Голубая луна - Макс Мах
Герда миновала тринадцать высоких ступеней, сложенных из огромных грубо обработанных каменных плит, и подошла к входу в храм, образованному двумя вертикально установленными менгирами[16]. Пройдя между ними, она оказалась в узком проходе, вырубленном прямо в скале, являвшейся, по-видимому, телом сопки, и оказалась на просторной круглой площадке, ограниченной тринадцатью установленными вертикально плитами-менгирами. Посередине круга стоял огромный дольмен[17], внутри которого – под перекрытием – Герда рассмотрела жертвенный алтарь. Здесь, внутри ограды из каменных глыб, древняя песня звучала куда отчетливее, чем внизу, у основания сопки. Герда не знала, что это за язык, но она понимала, о чем поют камни. Это была и в самом деле крайне мрачная песня, хотя Герда и не взялась бы пересказывать ее своими словами. Но общий смысл улавливался без труда: это был гимн Смерти, Великой Повелительнице Пределов, Хозяйке Судеб, Властительнице Ночи.
Какое-то время Герда просто стояла там, где остановилась, не в силах идти дальше. Вообще, не способная сдвинуться с места, поднять руку, сказать слово. Но потом, сделав над собой неимоверное усилие, от которого кровь застучала в висках и по лицу потекли слезы вперемешку с потом, все-таки пошла к алтарю. Шаг за шагом. Медленно. С трудом, словно преодолевая встречный ветер. Сколько времени шла, не запомнилось, но в какой-то момент Герда просто обнаружила себя стоящей на коленях у самого жертвенника. Она не помнила, с какой целью пришла сюда. Она просто чувствовала, что должна это сделать.
Запустив руку во внутренний карман плаща, она вынула подношение, которое приготовила минувшей ночью, завернув его в чистую тряпицу. Положив сверток на жертвенный камень, Герда развернула его. На белом батистовом платке лежала самая большая ее драгоценность – сапфировый гарнитур.
«Тебе!» – сказала мысленно Герда и склонилась в поклоне.
«Смелая девочка, – голос, раздавшийся в ушах Герды, был похож на слабый шелест ветра, но она отчетливо слышала каждое слово. – Умная. Щедрая».
Герда не знала, что на это сказать и надо ли вообще отвечать на эти слова.
«Сильная, – шепнул тот же голос. – Неистовая входила в тебя четыре раза, и ты все еще жива».
Повисла тишина, но Герда чувствовала, разговор не окончен.
«В тебе слишком мало зла, – сказала богиня. – Мягкая, добрая… Грозишься, но не убиваешь. Твоя месть спит, твой гнев не пылает, а тлеет, а жалость – пристанище слабых».
И снова тишина.
«Хорошее подношение, – наконец заговорила богиня, измучив Герду долгим ожиданием. – Не поскупилась. Возьми и мой дар. Твой нож!»
«Нож?» – Герда удивилась, но слово богини закон, тем более слово такой грозной богини, как та, которой было посвящено это капище. Безымянная, она знала все имена и все дороги.
Вопрос, откуда Герда все это узнала, возник позже, а тогда, стоя на коленях перед алтарем, она просто знала и не нуждалась ни в каких объяснениях. Она достала свою наваху, раскрыла и положила на алтарный камень рядом с принесенными в жертву драгоценностями. Секунду-другую ничего не происходило, а потом сапфиры ярко вспыхнули и разом превратились в голубое сияние. Золото потекло, мягкое, как разогретый на огне воск, и на глазах Герды впиталось в рукоять навахи, словно вода в сухой песок. Тогда голубое сияние окутало клинок и буквально через несколько мгновений исчезло, поглощенное сизой сталью.
«Бери и уходи!»
Герда взяла нож, не слишком понимая, что делает и зачем, встала, выпрямляясь, и чуть было не упала. Ноги едва держали враз отяжелевшее тело. В мышцах слабость, в голове пустота, в ушах звон…
Она не помнила, как вернулась к Юэлю и что случилось потом, воспринимала в полсознания. Смутно вспоминалось, как он дотащил ее до бивака. И там, напившись вина и завернувшись в плащ и два одеяла, Герда легла поближе к огню, согрелась и, наконец, заснула сном без сновидений. Спала долго. Нурен, посовещавшись с Юэлем и Тильдой, дал ей выспаться до первого света, но, проснувшись, она не смогла есть и весь день чувствовала себя обессилевшей и разбитой. Почти не разговаривала, сидела нахохлившись на своей лошади, но из седла не выпадала, ехала со всеми. Днем на привале сжевала горсть черного изюма, запив его парой глотков вина, и до вечера, как сомнамбула, качалась в седле. Никто ее ни о чем не спрашивал, но все смотрели с подозрением, вот только ей на это было наплевать. Все стало вдруг безразлично, ко всему пропал интерес, но она безропотно двигалась с отрядом по горным дорогам, которые с каждым днем становились все хуже и хуже. Ехала, шла, ела и спала. Голова была пустой, и все вокруг представлялось серым и безжизненным.
Так прошло дней пять или шесть – Герда не считала, а потом… Она вынырнула из своего странного забытья сразу вдруг. Вздрогнула, почувствовав на себе чужой взгляд, отклонилась назад, пропуская над собой летящую ей в грудь стрелу, и скатилась с лошади, упав в можжевеловый куст. Вокруг, как гром среди ясного неба, разверзся ад. Ржали и крутились на месте зажатые в скальной узости лошади, кричали люди, звенела обнаженная сталь. Однако Герда, вылетевшая из седла несколькими мгновениями раньше, каким-то чудом оказалась вне боя, а еще через минуту и вовсе нашла себя за спинами нападавших. Судя по одежде и оружию, это было какое-то горное племя, и напали они с обычной для горцев целью – ограбить жителей низин. Но люди Нурена оказались трудной добычей, они умели воевать и дрались не на жизнь, а на смерть. Это была их работа. Этому их учили. Этим они занимались всю жизнь.
Понаблюдав за схваткой пару-другую мгновений и уяснив себе характер боя и расклад сил, Герда с трудом выпуталась из куста, сбросила мешавший двигаться плащ, прошмыгнула между большими валунами и, оказавшись за спиной одного из нападавших, ударила его засапожником под левую лопатку. Сделала она это, подчиняясь автоматизму отработанного приема, и даже не подумала о том, хватит ли у нее сил, чтобы убить одним ударом довольно крупного мужика. Сил хватило, роста – тоже. Горец рухнул как подкошенный, а Герда, успевшая вырвать кинжал, уже неслась к другому воину. Этот что-то почувствовал или, может быть, услышал и как раз разворачивался к ней, но попросту не успел, нож из ее рукава вылетел раньше. Кидала с левой руки, на бегу и не отдышавшись. Метила в грудь, попала в лицо. Куда-то в верхнюю часть бороды – в рот или подбородок, но главное, выиграла то самое мгновение, которого иногда не хватает, чтобы решить, кому жить, а кому умирать. На
