Терри Донован - Долина дикарей

— Ты заснула? — осведомился Конан.

— Нет, я не сплю! — раздраженно ответила Гизелла.

Она еще раз глубоко вздохнула и ступила на карниз, прижавшись к холодному камню грудью, щекой и руками; Надо было идти, ей было бы невыносимо выслушивать от Конана издевательские слова, которые он, наверняка бы, не преминул сказать, если бы она слишком долго оставалась на месте.

Гизелла осторожно передвинула левую ногу, потом правую, снова левую, и тихонечко поползла вдоль стены всем телом. Не удержавшись, она посмотрела назад, на выступ, с которого только что сошла — и тотчас страх высоты ледяными пальцами пощекотал ее меж лопатками. Она осознала, что за спиной у нее пропасть.

— Не оглядывайся! — крикнул Конан.

Она не оглядывалась, но она знала, что далеко внизу из черной воды выступают каменные клыки, ждущие ее крови. Она словно уже слышала собственный крик, слышала свист рассекаемого падающим телом воздуха, и главное — слышала хруст разрываемой острием плоти.

— Просто забудь о том, что у карниза есть другая сторона, думай только о том, как бы понежнее и поплотнее прижаться к стене, — сказал Конан. — Представь себе, что эта стена — твой любовник.

— У меня нет любовника! — возмутилась Гизелла.

— Ну, тогда прижмись, как будто от этого зависит твоя жизнь!

— Но ведь от этого действительно зависит моя жизнь!

— Ну что, поняла?

— По-моему, ты глупец, Конан. Большего глупца я в жизни не встречала.

— Если бы ты встретила такого же глупца, то у тебя был бы любовник, — уверенно заявил Конан.

Гизелла фыркнула и двинулась по карнизу дальше; Она никак не могла решить, что всем этим хотел сказать Конан. Но в одном она была точно уверена — в глупости она обвинила его зря. Она уже привыкла передвигаться столь необычным способом и перестала находить это невозможно тяжелым, как вдруг ситуация изменилась. Впереди карниз становился все более и более узким и сходил на нет. Обезьяна на мгновение остановилась, потом прыгнула. В первый момент Гизелла подумала, что зверек решил покончить с собой, но вдруг снова увидела его бегущим. Этот карниз прерывался, зато внизу был другой. Пожалуй, даже более широкий. Гизелла тоже остановилась. Но не на мгновение. Она повернула голову к Конану.

— Я не смогу здесь пройти. Мне так далеко не прыгнуть! — заявила она.

Конан качнулся назад, разглядывая стену перед Газеллой. Она не могла на это смотреть — и уткнулась взглядом в камень.

— Да, ты права, мы не такие маленькие и легкие, чтобы сделать такой прыжок, — сообщил он.

— Что же делать, Конан? Мы пойдем назад?

Он не отвечал. Она снова решилась на него взглянуть.

— Пойдем по стене, — сказал Конан. — Смотри, вон там есть пара трещин, за которые можно уцепиться. Они выглядят вполне надежными. Но придется работать только руками.

— У меня слишком слабые руки, ничего не получится, — сказала принцесса.

— Получится. Тебе ведь не надо висеть на руках. Твой вес поддержит скала, а тебе всего лишь надо по ней проползти. На самом деле стена только кажется отвесной.

Гизелла замотала головой.

— Нет, нет, Конан! Давай поищем другой путь. Наверняка есть другие пути. Не может не быть!

Конан молчал. И когда молчание стало невыносимым, Гизелла оторвалась от созерцания камня и снова взглянула на спутника. Он уже не стоял на карнизе, а распластался на скале на пару локтей выше. Он как будто собирался проползти по скале над головой принцессы.

— Конан! — взвизгнула она.

Он не отвечал, продолжая передвигаться. На руку Гизеллы из-под его ноги посыпались мелкие камешки. Гизелла скривилась — это ведь совершенно невыносимо, что он себе позволяет!

— Подожди! — сказала она.

Конан остановился. Гизелла присмотрелась к скале и заметила трещины, о которых он говорил. Она шагнула в пустоту и зацепилась за верхнюю трещину, потом нащупала ногой нижнюю и перевела дух. Она еще толком не решила, как относиться к Конану — ненавидеть, или любить. Так же она не знала, в какой степени следует делать то, и другое. Пожалуй, увлекаться в любом случае не стоит.

Гизелла передвинулась еще немного. Руки ужасно болели. Словно их долго выворачивали палачи-дознаватели. Внезапно Гизелла осознала, что находится не вертикально, а боком по отношению к пропасти. От этого ее охватил новый ужас. И она снова не могла заставить себя сдвинуться с места.

— Честно говоря, принцесса, я бы на твоем месте не увлекался. В таком положении долго не протянуть, — раздался голос Конана совсем рядом.

«Ненавидеть, — решила Гизелла. Все-таки ненавидеть. Но не так, чтобы совсем. А ровно столько, чтобы назло ему, рискуя сорваться, быстро одолеть оставшееся до нижнего карниза расстояние и пойти по нему, вперед лицом, даже не касаясь руками скалы».

Когда отец, закончив беседу, растворился в красном свете лавовой реки, Тахор заметил столпившихся на другом берегу огненных спрутов.

Время от времени то один, то другой вздрагивали и воздевали кверху щупальца, словно плакальщицы на похоронах. Они действовали, четко сообразуясь друг с другом, как профессиональные танцоры. У них не было личных разумов, только коллективный, один на всех, вот поэтому движения получались идеально слаженными, Тахор в основном закончил возрождаться. Он чувствовал себя намного лучше, чем когда начинал разговаривать с отцом. Только вот кое-чего все равно недоставало. Тахор взглянул на бедро.

Отсутствовал солидный кусок. И Тахор хорошо знал, где он.

— Эй, я хочу мой кусок мяса обратно! — громко крикнул Тахор через лавовую реку.

Огненные спруты вдруг завертелись, будто флюгеры под вихрем, и панцири их затрещали. А потом один за другим стали лопаться. Тахор торжествующе улыбался. Из лопнувших панцирей вытекала мягкая плоть спрутов, стекая к огненной реке и сгорая в ней навсегда. Тахор захохотал.

Не на того напали! Мясо Тахора не ядовито, но его нельзя переварить. Кроме того, оно отзывается на призыв хозяина и пробивается через все преграды. Съесть мясо Тахора все равно, что проглотить клубок пиявок, не разжевывая.

На берегу, после того, как мякоть огненных спрутов стекала в лаву, оставались маленькие кусочки демонической плоти, которые подползали друг к другу и соединялись, пока не образовали единое целое. Кусок бедра Тахора.

Огненные спруты еще некоторое время подрагивали, но уже не шевелили щупальцами. От жадности каждый из них съел хотя бы по маленькому кусочку от Тахора — и вот теперь все поплатились за это. Кусок бедра Тахора подполз к мертвецам и стал толкать их к лавовой реке.

Это было невыносимо больно. Так же больно, как человеку, когда его четвертуют, но человек может умереть от боли и прекратить мучения, а Тахор умереть не мог. Это был самый ужасный из даров отца — бессмертие. Отец обещал, что когда-нибудь Тахор научится умирать, но пока этого не происходило. Пока он даже не умел терять сознание. И спать тоже не умел.