Гай Гэвриел Кей - Поднебесная
Солдаты теперь были профессионалами, по крайней мере, им полагалось быть таковыми. Все чаще солдат и даже командиров набирали из кочевников за Длинной стеной, покоренных и ассимилированных катайцами. Даже военные губернаторы часто были иностранцами. Самый могущественный из них точно был иностранцем.
Это было знаком перемен. Огромных перемен.
Солдаты теперь служили круглый год, много лет, им платили из имперской казны, и им помогала армия крестьян, строящих крепости и стены, поставляющих продукты, оружие, одежду и развлечения любого рода.
Это гарантировало лучше обученных воинов, знакомых с местностью, но постоянная армия таких размеров требовала бо́льших затрат, и рост налогов был лишь наиболее очевидным последствием.
В годы относительного мира в регионах, где он держался, в отсутствие засухи или наводнений, когда богатство текло в Синань, Еньлин и в другие большие города в почти невероятных количествах, затраты на новые войска были допустимыми. В трудные годы они становились проблемой. Другие проблемы, хотя и не столь очевидные, тоже росли. На самом низком уровне, личности или нации, иногда можно увидеть первые семена грядущей славы, если внимательно посмотреть назад. Равно как и на самом высоком пике достижений можно услышать, – если ночи достаточно тихие, – как жучки подтачивают изнутри самое роскошное сандаловое дерево…
Достаточно тихая ночь. Раньше в каньоне выли волки, но теперь они замолчали. Для часовых на стенах крепости у Железных Ворот темнота уступала место почти летнему восходу солнца. Бледный свет раздвигал занавес теней, – как в кукольном театре на городском рынке, – открывая узкое пространство между стенами ущелья.
Уцзянь Нин, стоящий на своем посту на крепостной стене, подумал, что это не вполне правильно. Занавес уличного театра отодвигается в сторону, – он видел это в Чэньяо.
Нин был здесь одним из коренных катайцев – он пошел по стопам отца и старших братьев и поступил в армию. У него не было семейной фермы, которая могла бы обеспечить ему доход и куда он мог бы приезжать в гости. Он даже не был женат.
Свой отпуск раз в полгода он проводил в городе, стоящем между Железными Воротами и Чэньяо. Там были винные лавки и харчевни, и женщины, на которых можно потратить деньги. Однажды, получив отпуск на две недели, Нин доехал до самого Чэньяо, в пяти днях пути. Дом был слишком далеко.
Чэньяо был самым большим городом, который он когда-либо видел. Это место испугало солдата, и он больше никогда туда не ездил. Нин не верил, когда другие говорили, будто Чэньяо не так уж и велик по сравнению с другими городами.
Здесь, на перевале, в тишине, лучи рассвета проникали вниз. Сначала они падали на вершины утесов и вытаскивали их из тени, потом, когда солнце вставало над могучей империей за их спиной, прокладывали путь к еще темному дну долины.
Уцзянь Нин никогда не видел моря, но ему нравилось представлять себе обширные земли Катая, простирающиеся на восток до океана, и островов в нем, где жили бессмертные.
Солдат посмотрел вниз, на темный и пыльный внутренний двор. Поправил шлем. Новый комендант крепости был одержим шлемами и правильным ношением формы, как будто вопящие орды тагуров в любой момент налетят на долину и захватят крепость, если кто-то неправильно наденет тунику или перевязь меча.
Как будто, подумал Нин и сплюнул со стены сквозь дырку на месте отсутствующего переднего зуба. Как будто могущество Катайской империи во времена этой блестящей Девятой династии и триста солдат в этой крепости, стерегущей перевал, досаждали ему, подобно москитам.
Одного из них он прихлопнул у себя на шее. Дальше к югу они были еще хуже, но и в этот предрассветный час летало достаточно этих кровососов, чтобы раздражать человека. Нин взглянул вверх. Редкие облака, западный ветер в лицо. Последние звезды почти исчезли. Когда прозвучит следующий барабан, его вахта закончится, и он сможет спуститься вниз, чтобы позавтракать и лечь спать.
Он окинул взглядом пустое ущелье и осознал, что оно не пустое.
То, что он увидел в медленно рассеивающемся тумане, заставило его отправить посыльного за комендантом. Одинокий человек, приближающийся к форту перед восходом солнца, не представлял собой угрозы, но это было так необычно, что требовало присутствия на стене офицера.
Когда всадник подъехал ближе, он поднял руку, жестом прося открыть ему ворота. Сначала Нина поразило такое нахальство, но потом он увидел коня, на котором ехал этот человек.
Он смотрел, как приближаются конь и всадник, как принимают более четкие очертания, подобно духам, вступающим в реальный мир из тумана. Это была странная мысль. Нин снова сплюнул, на этот раз сквозь пальцы, для защиты от зла.
Он захотел владеть этим конем, как только увидел его. Каждый человек у Железных Ворот захотел бы получить его. Клянусь костями почтенных предков, подумал Нин, любой человек в империи захотел бы его!
– Почему ты так уверен, что не он привел ее к тебе? – спросил тогда Бицан.
– Он ее действительно привел. Или она привела его.
– Перестань умничать, катаец. Ты понимаешь, что я хочу сказать.
Вполне понятное раздражение. Они пили уже, по крайней мере, восьмую или девятую чашку вина, – среди студентов Синаня считалось признаком невоспитанности вести им счет.
К тому времени снаружи наступила ночь, но – освещенная луной, залившей внутренность хижины серебристым светом.
Тай также зажег свечи, думая, что свет поможет его собеседнику. Призраки были там, снаружи, как всегда. Слышались их голоса, как всегда. Тай к ним привык, но испытывал беспокойство при мысли, что это его последняя ночь в ущелье. Интересно, знают ли они об этом каким-то образом?
Бицан не привык – не мог привыкнуть – к таким вещам.
Голоса мертвых выражали нечто темное: гнев, печаль и жестокую боль, словно они навсегда застряли в моменте своей смерти. Звуки кружились за окнами хижины, скользили вдоль крыши. Некоторые прилетали издалека, от озера или от леса.
Тай старался вспомнить тот вызывавший сухость во рту ужас, с которым он жил здесь в первые ночи, два года назад. Трудно было возродить те чувства после такого долгого периода, но он помнил, как потел и дрожал в постели, сжимая рукоять меча.
Если чаши подогретого рисового вина помогут тагуру справиться с сотней тысяч призраков, за вычетом тех, которых Шэнь Тай предал земле за два года… так тому и быть. Это нормально.
Они похоронили Яня и его убийцу в яме, которую Тай начал копать в тот день. Она была еще недостаточно глубокой для костей, которые он собирался положить в нее, что делало ее подходящей для двух только что убитых катайцев: один – мечом, другая – стрелами, посланными в ночь.
